— Послушайте, — говорит Марья Васильевна, — вчера председатель вашего поссовета сказал мне, что в прошлом году вам было отказано в утеплении веранды. Это верно?
— Верно, — подтверждает Андрей Захарович.
— Почему же вы до сих пор не обратились ко мне?
Пожав плечами, он отвечает:
— Теперь об этом говорить уж не время.
— Почему?
— Так.
— А по-моему, как раз время, и вам, депутату райсовета…
— Вот поэтому и не время.
— Я не понимаю вас. — Марья Васильевна с любопытством смотрит на почтальона.
— А тут проще простого, — отвечает Андрей Захарович. — В поселке знают, что мне было отказано. Многие знают. А теперь я — Советская власть. Что же люди про меня скажут? Как попал, скажут, Мигунов в депутаты, так сразу все и объегорил. А как я буду после этого людям в глаза смотреть?
Она прекрасно знает, каким уважением пользуется он у жителей поселка, и никто, из них, конечно, не скажет, даже не подумает так об Андрее Захаровиче.
— Прошлогодний отказ надо считать ошибкой, — говорит она.
— Когда дело касается человека, ошибаться нельзя. Человеку верить надо, его честному слову верить, тогда в ошибок будет меньше. Ну, да, про меня, какой разговор, Марья Васильевна. Вот я хожу, думаю: у нас в поселке три барака. Все они погнили, прохудились, их латают, штопают, а толку нет. А ведь в тех решетах живет по восемь-девять семей.
— Но их скоро переселят в Люберцы.
— Э, нет. Переселят, кто дачи занимает. А они — в бараках. Разница. Стало быть, нужно им помочь.
Марья Васильевна смотрит на него со все разгорающимся любопытством.
— А как вы думаете им помочь? — спрашивает она, делая ударение на слове «вы».
— Пока только думаю, не придумал, — простосердечно вздыхает почтальон. — Но можно бы несколько дач отвоевать для них. Все равно чуть не по году пустуют. А бараки сломать к чертям.
— Ладно, — помолчав, говорит Марья Васильевна, — приезжайте ко мне в исполком во вторник. Сможете часам к трем?
— Смогу.
— И о своей веранде подумайте.
— И думать не стану, — почтальон поднимается. — Не могу я Советскую власть дискредитировать таким действием и себя в глазах людей унижать.
Теперь, накурившись и заручившись поддержкой районной председательницы, Андрей Захарович отправляется разносить остатки корреспонденции, и не проходит получаса, как сумка его совершенно пустеет.
А еще через некоторое время они с Королем стоят в конюшне, и рядом с ними, оттопыря нижнюю губу, дремлет мерин. Конюшню наполняют чудные, любезные сердцу старого кавалериста запахи конского навоза и свежего сена. На овсяном ларе расстелена газета, а на ней лежат толстые куски ржаного хлеба и копченой селедки. Король разливает по стаканам водку. Андрей Захарович озабоченно спрашивает:
— Александровская или с быком?
— С быком, — торжественно провозглашает Король. — Московская.
Они церемонно чокаются, и Король говорит:
— Будь здоров, спасибо тебе.
— Будь здоров, ваше величество, — отвечает ему почтальон.
