Темнело. В овраг сползали и ложились на зелень кустарника ночные тени; сильно пахло сыростью, и где-то щебетала птичка. А на небе, бархатно-мягком и ясно-синем, вспыхивали звёзды.
– Господи! – прошептал почтальон, садясь на землю и обнимая колена руками.
Потом он печально покачал головой и снова вполголоса произнёс:
– Ах, господи!
И после этого долго сидел без движения. Было уже совсем темно, когда он поднялся с земли и оглянулся вокруг. В овраге всё было мертвенно-тихо.
– Ну и ловко она меня обтяпала! – сказал почтальон и стал подниматься в гору, уходя из оврага.
* * *
На рассвете он шёл по одной из городских улиц, пьяный, сильно шатаясь, и громко бормотал:
– Да, так вы этак со мной? Ага, понял! Покорно благодарю! Я, значит, к вам с развёрзнутым сердцем, а вы сейчас р-рыло в сторону и неприлично лаетесь? Очень хор-рошо! А поз-звольте узнать, за какую провинность? а? Нет, – подождите-с? Почему-с? Я – что? Вы рыдаете – разве я бесчувственный скот? Я с развёрзнутой душой иду и говорю… Пошлите его к чёрту, если он вас не мог понимать… т-такую м-милую женщину… значит, он – мерзавец!
Прохвост! В харю дам ему – имею пр-раво.
– Не ори ты, ваше благородие, а то в часть, – сказал ночной сторож, являясь у самого носа почтальона.
– Это что? Тоже человек? Прекрасно… прощай; ты, наверное, тоже скотина; ухожу… я не буду больше обращать внимания… на скотов… Я сам скот, но я с чувством. Понял? Я чего хотел, скажи?
– Выпить ты хотел, ну, и выпил, а теперь иди домой, – благодушно посоветовал сторож.
– И пойду, непременно… Но жалеть я тебя не стану – дудки! Издыхай ты, – плюну и пройду мимо. Не хочу больше… да… Потому я тебя могу жалеть, но ты меня за это можешь оскорбить. Ах ты, м-морда! Не хочу тебя жалеть, – ты свинья!
Раздался трескучий, оглушающий свисток, и в ответ ему недалеко прозвучал другой.
– Вот мы те сейчас утихомирим, – сказал сторож, взяв почтальона за локти и припирая его к забору.
А тот, вырываясь из рук сторожа, плачущим голосом говорил:
– За что? За что? а?
