Почта святого Валентина - [66]

— На примерочку, дядь Саш. Все готово?

— Всегда готов! — И старичок приветственно помахал рукой, оживив жестом запах кож, клея и железной окалины.

Они поднялись на третий этаж и оказались в небольшом холле. Здесь мягко горели лампочки, не разгонявшие полумрака, на медных табличках вились черные буквы имен, таких знаменитых, что даже видеть их вблизи было удивительно. «Галина Сармацкая, нар. артистка СССР», «Радислав Масс, нар. артист СССР», «Константин Вацетис, нар. артист СССР». Нюша смотрела на двери гримерок с тревожным любопытством, ожидая услышать приглушенные голоса или даже — чем черт не шутит! — увидеть знаменитость, выглядывающую из-за двери в пестром китайском халате и с сеточкой на волосах.

То ли гримерки были пусты, то ли их обитатели затаились, никто так и не показался. Вострикова достала из сумочки ключ с круглой биркой. Дверь с надписью «Марианна Криббе, нар. артистка России» открылась, и Нюша увидела небольшую комнату с двумя столиками, кожаным диваном, пустой вешалкой и умывальником, вовсе не старинным. На стене висело несколько фотографий великой актрисы — в роли комиссарши с жестким взглядом и в гневно разлетающейся шинели, величавой помещицы девятнадцатого века в белом платье и шляпке с вуалью (на коленях перед ней стоял смуглый юноша с букетом), затем лицо с крупными, массивными чертами, строгое и одновременно растроганное. На подоконнике гримерки пестрел куполами и башнями макет какого-то древнего русского города. За окном перебирал листвой тополь-вий. Но правили комнатой зеркала, которых было здесь целых шесть. Из динамика в холле понеслась духовая музыка: не то вальс, не то полонез, — бравурная и старомодная.

Дверь распахнулась, и стены гримерки зазеленели бликами: две костюмерши бережно внесли платье, отливающее несчетными оттенками — от мрачного изумруда до красноватого лака каштановых почек. Ануш позволила себя раздеть и следила за превращением обреченно как заколдованная. И вот в зеркалах замелькали самоцветные гроты, июньские леса и морские зыби, а в центре этой воронки — изумленное лицо, такое красивое, что его почти нельзя было узнать. Ее лицо. Тут в проеме дверей выросли двое — печальный лысый увалень и пастор-цапля. Они молча поклонились Нюше, сделали круг почета, остановились в углу, и толстяк мягко крутнул в воздухе белой, не по-мужски ухоженной рукой: «дальше».

Потеплевшее зеленое расстегнули, раскрыли, отняли от тела (чуткие касания подруг-помощниц были частью преображения), шелка проплыли по воздуху обратно в полумрак. И в ту же минуту явилась лиловая парча, пышная, вельможная, расшитая лимонными хризантемами. Это новое платье отменило детское имя «Нюша»: во всех до одной зеркальных гранях и в восхищенных глазах царила Ануш — неприступная, надменная, неотразимая. Только два человека в комнате не изменились в лице — молчуны-портные. За каталонской парчой плащом плеснула ночь — не обитель покоя и забытья, а прибежище любовников, поэтов и воров, ночь-искусительница. Облегающий бархат менял дыхание, черные контуры фигуры в снежной оторочке ворота и манжет — этот костюм был точен, как рифма, и разителен, как оружие. Поворот головы. Она встряхнула кудрями, снимая берет таким жестом, каким сбрасывают платье перед возлюбленным.

— Нюша! Детка! — взвыла Алина. — Одумайся! Выходи лучше за меня!

Каждый новый наряд был допингом, кофеином, возрождающей подсказкой — она должна была узнать это о себе.

Но ни бархатный костюм, ни переполняющие гримерку отражения красавиц и перескакивающий смех не пустили на хмурые лица портных даже отблеск улыбки. Полно, да портные ли это! Мужчины ли? Или главное произведение их искусства еще не прибыло оттуда, из таинственных недр знаменитого московского театра?

Окно вздрогнуло, хлопнула форточка. В комнате потемнело. Потянуло сыростью, ветер поднимался на цыпочки, желая во что бы то ни стало приникнуть к стеклу, а то и пробраться внутрь. В гримерке зажгли свет, с десяток малых лун поплыл в зеркала, и все эти планеты расплавились и пробежали зигзагами по черному глянцу туфелек на алой подушечке, словно внесли не обувь, а почетные государственные награды. Удивительней всего, впрочем, было то, что магически поблескивавшие туфельки оказались невесте впору. А может, так понравились ей, что она в мгновение убедила себя — да-да-да! очень хорошо, ах как легко и удобно!

И, только примерив пять нарядов и пять пар обуви, счастливая и измученная Ануш увидела, как из дальних теней и еле слышных шорохов надвигается следующая процессия. Она еще не видела платья, но по выражению лиц мужчин, вышедших из полумрака, поняла, что главное из всех сегодняшних чудес случится прямо сейчас. Оба мужчины вытянулись по стойке «смирно», задрав подбородки, и пытались согнать с лица гордую улыбку, впрочем, совершенно безуспешно.

6

— Куда мы, собственно, направляемся?

Георгий Хронов удивленно следил за тем, как машина сворачивает на улицу Гашека, где никаких ЗАГСов отродясь не водилось. По лобовому стеклу неслись полупрозрачные отражения домов и деревьев. На вопрос жениха невозмутимый водитель пожал плечами и сказал, что у него в путевке вписана Зоологическая улица, вот номер дома. Никакой ошибки, больше в путевке ничего нет. «Прекрасно. Бесподобно. Кто-то перепутал путевки, и окажусь я сейчас на каком-нибудь банкете в честь шестидесятилетия директора химчистки или, спаси бог, на его же поминках», — раздраженно думал Хронов, крепче сжимая горячее свинцовое колечко.