Почта святого Валентина - [59]

В дверь негромко постучали. Пора. Вот-вот должен был начаться утренник. Хронов осторожно приоткрыл дверь. Гулкий звук удаляющихся шагов в холодном коридоре. Он поправил черную мантию с нашитыми серебристыми звездами и вошел в лучи косого света, не замечавшие стекол на своем пути. Андрей с «Почты» во время инструктажа сказал, что в этом эпизоде Ануш не задействована… Кто знает? Это же день сюрпризов. Шагая по вымытым плиткам коридора, он повторял слова и последовательность действий, которые разучивал два последних дня. Наконец за поворотом заплескались детские голоса, блеснул чей-то счастливый взвизг. Он толкнул дверь (через расписное стекло в двери лился свет, разделенный на несколько разноцветных сиропов) и оказался в раздевалке, где двенадцать-пятнадцать детей готовились к выходу на сцену. Дети на миг притихли и уставились на Георгия. Хронов посмотрел на них сверху вниз и огляделся.

По стенам раздевалки выстроился караул печальных шкафчиков. Картинки, нарисованные маслом на светло-серых дверцах, показались Хронову знакомы, как строчка детской считалки: грибок, маргаритка, звездочка, машинка, бабочка, щенок, земляника…

— Гоша опоздал! — осторожно крикнула девочка в красно-зеленом клетчатом платье, ища глазами воспитательницу. — Гоша копуша!

— Гоша-копуша, Гоша-копуша! — вразнобой присоединились еще пять-шесть голосов, радуясь новому поводу нарушить тишину.

Лица детей, крики, запах, клетчатое платье светловолосой девочки — все это Хронов когда-то уже видел. Он ничего не ответил, поэтому через полминуты на него перестали обращать внимание. Какой-то боевой мальчик, чье лицо показалось Хронову знакомым, ухватил другого за пуговицу на кофте и громко спросил:

— Щи или каша?

Мальчик в кофте наморщил лоб. Любой его ответ позволял спрашивающему испортить одежду: «Щи — пуговку тащи», «Каша — пуговка наша». Набрав в легкие воздуха, он крикнул в лицо забияке:

— Банан!

— Банан? Пуговку в карман. Понял? — быстро ответил экзаменатор, но отдирать пуговицу не стал, словно новый ответ еще не признали законным. На руках у него было несколько подсохших царапин — автограф вольнолюбивой кошки.

И это тоже было, подумал Гоша, вся эта сцена с теми же участниками и словами — не в спектакле, не в кино, а в жизни. Или во сне? Но это невозможно! Столько лет назад, в другом городе… как могло это повториться здесь, сейчас? Хотя рассказывал же ему этот флегматик Андрей про роддом. Здесь могли подготовиться точно так же. Расспросить родителей, взять старые фотографии, подобрать детей, которые похожи на его давних товарищей по садику. Но как они добились такой точности? Озноб узнавания стирал пыль с имен, симпатий, обид, с подробностей, которые казались забытыми навсегда.

Например, в мальчике, которого тянули за пуговицу, Хронов узнал Кирилла, с которым они совершили обмен: альбом марок на морскую свинку в клетке. Гоша обернулся и встретился глазами с девочкой, которая первая начала его дразнить. Девочка улыбалась, морщила нос. И опять по темным комнатам памяти заплясали огни, выхватывая бликами лица, обиды, имена. Конечно! Ее звали Лилей, и однажды Гошу наказали из-за нее — именно за это самое клетчатое платье, которое он порвал. Сейчас, глядя на смешную девочку, он уже не мог примерить на себя злость того дня, когда Лиля подложила ему в ботинок зеленую пластилиновую какашку (хотя девочка уверяла, что это ручная змея). Внутренность ботинка и носок в размазанных шлепках тающего пластилина, страх, что его накажут, ярость — он рванул ее за рукав, и клетчатое платье затрещало по шву…

Нынешний Хронов понимал, что нравился этой девочке и она просто не нашла более ловкого способа привлечь его внимание. Он нагнулся, протянул ей мизинец, девочка удивилась и машинально зацепила его своим пальчиком, не сводя с Хронова глаз. Жарко и радостно краснея, Георгий почувствовал, что обиженный мальчик внутри его только что простил ту почти забытую девочку, да и не ее одну. Сквозь забрызганное известкой стекло солнце вносило в раздевалку искрящие бруски осеннего света. Жаль, что эта девочка в невредимом платье сейчас не может узнать его. «Прошлое не прошло… Жизнь живется не от остановки к остановке, а вся целиком, от начала до конца, просто мы этого не знаем… „Почему как детсад — так сразу мне? — вдруг подумал он. — Я что, такой инфантильный?“»

Тут на глаза Хронову попался мальчик во фланелевой рубашке с белыми штурвальчиками и якорьками, который сидел у окна. Увидев мальчика, его русую макушку и липкий улиточный след конфеты на щеке, Хронов уже не мог отвести от него глаз: это был его лучший друг по саду Денис Кондаков. Вспыхнуло в памяти: у них общий клад за павильоном младшей группы (четыре приставных шага от восточного угла) — несколько оплеток из разноцветной проволоки и еще что-то хорошее. Хронов оглядывал шестилеток, принюхиваясь, как пес, к посвежевшему прошлому. Конечно, это были совершенно другие дети. Но какие-то давние годичные кольца души, дрогнув, вдруг потянулись из глубины, пробились наружу и оказались самой нежной, незажившей поверхностью, тем, что происходит прямо сейчас и ничем не защищено.