Почта с восточного побережья - [8]

Полине надоели его бесконечные «понимаешь», и она тут же забыла все, что наговорил массовик, тем более что завидовал не только он, но и все лагерные девчонки, которые плакали вместе с ее теткой и Васиной матерью.

Ехали они в полк через Москву, Харьков и другие большие города, и Полина по-матерински утешала в дороге мятущегося Васю: он переживал, что не посоветовался касательно женитьбы с командованием, и честно признался в своих сомнениях Полине.

Все обошлось. Встретили их хорошо, дали комнатку в мазаной хате на краю пыльной степи, и зажила Полина приаэродромной жизнью, только жалела, что Вася оказался всего лишь авиатехником, копался, неба не видя, в моторах, хотя квартирная хозяйка нахвалиться Васиным рукомеслом не могла.

Полина с ребенком не спешила, разрывалась между полковой самодеятельностью и поселковой библиотекой, дня не проходило у нее без комплиментов, но жизнь в полку тускнела и сгущалась, и даже форму летную мальчикам вскоре заменили, выдали вместо белых рубашек гимнастерки, словно праздники уже кончались и предстояла впереди трудная и грязная работа.

Полина начала томиться, вспоминать пионерский лагерь в деревянном коттедже, хлопчатобумажный быт своего городка и даже свою библиотеку на фабрике, грохочущей ткацкими станками, которую она раньше едва переносила с осени до лета, но тут судьба, повернувшись по спирали дальше, обратилась к ней радостной стороной: в Прибалтийских республиках восторжествовала Советская власть, и полк перевели под самую Либаву, на берег янтарного моря.

Полину умилили аккуратные симпатичные латвийские городки, очаровал Либавский порт, куда они несколько раз ездили с Васей посмотреть на трепещущие морские флаги, и совершенно покорило само море, легкое, раздольное, синее, со щекочущей прохладной водой и удивительным привкусом соли. Тело будто бы заново расцветало после каждого купания, и, чтобы как-нибудь пережить зимнюю разлуку с морем, Полина всю эту последнюю предвоенную зиму шила себе купальные костюмы.

Тогда же у Васи появился кумир, летчик Женя Седов, молчаливый гигант, холостяк, обладатель собственного мотоцикла с коляской. Вася рассказывал, что Седов служил раньше испытателем на летном заводе, но — Вася сталкивал над столом кулаки — ушел в армейскую авиацию.

Седов стал бывать у них в комнатке, увешанной Васиными Почетными грамотами за стрельбу, пил чай, играл С Васей в шахматы, изредка позволял себе высказаться, когда Вася чересчур увлекался, расписывая боевые достоинства полуторабиплана «Чайка» или моноплана И-16:

— Дружище Вася, побереги пыл, потерпи. Иначе, боюсь, новая техника останется невоспетой, поскольку поэт ее выдохся гораздо раньше.

На мотоцикле Седова они стали ездить к морю, едва оно освободилось от прибрежного льда. Вася отпускал с Седовым и ее одну. Во время очередной поездки случилось неизбежное, и Седов попросил у нее руки. Полину огорчила эта противная мужская привычка сразу во все вносить ясность, и она ничего не ответила Седову. Тогда этот ненормальный сам исповедался Васе, Вася снял со стен все грамоты и ушел жить в казарму. С этого началась для Полины война.

Она сутки проплакала на кухне, слушая приближающийся фронт, а когда вечером двадцать четвертого июня уже начали подрагивать от разрывов стены, заглянул домой Вася, грязный, в порванной гимнастерке, без головного убора. Непривычно было, что слова у него падали по отдельности и тяжело, как булыжники:

— У моста ждет автомобиль: забери деньги, документы и ступай. Там будут и другие жены.

Потом он покачнулся, вытащил из карманов две туго стянутые бумажные пачки, отдал ей, сел на табуретку и заплакал:

— Гады!.. Ни одного самолета!.. И Женька погиб. Сбил двоих и погиб. Прямо в море упал. Прямо в машине…

Посидев мгновение, Вася вытер слезы и достал пистолет. Полина закричала, но Вася продолжал, как глухой:

— Забери все и ступай. Добирайся к маме. Расколотим гадов, осенью поговорим.

Полина продолжала кричать, закрыв рот ладонью, но Вася, не слыша ее, пересчитал патроны в обойме и ушел к аэродрому. Все-таки он был лучший стрелок полка.

Полина не сумела добраться ни до Васиной мамы в племхозе, ни до подшефного особняка в кружевных карнизах, ни до комнатки благостной своей тети, чаелюбивой и пахнущей дореволюционным нафталином.

В неведомой глухомани, на третьей по счету разбомбленной станции, давно отбившаяся от аэродромных грузовиков, устав от блужданий между Ригой, Псковом и Старой Руссой, с одной театральной сумочкой в руках, Полина попыталась попасть в литерный эшелон со срочным грузом на Москву и бросилась в ноги коменданту. Коренастый этот мужик, с диким вниманием вглядываясь в нее, стал подымать ее с колен, но, по мере того как он слушал Полинин лепет, сквозь каменную злость на его лице проступила брезгливость, и он оттолкнул ее, а Полина вцепилась обеими руками в его галифе, припала грудью к коленям, и коменданту удалось высвободиться лишь с помощью подбежавшего бойца железнодорожных иск.

— Отправь ее первым эвакуационным, Ивашкин, — сказал комендант, поправляя на поясе кобуру, — и пусть замолчит, или я ее расстреляю.