Почетный консул - [18]

Доктор Пларр заметил на лбу у той девушки, что только что освободилась, маленькую серую родинку чуть пониже волос, на том месте, где индианки носят алый знак касты.

Хорхе Хулио Сааведра продолжал:

– Поэт, а настоящий романист непременно должен быть по-своему поэтом, имеет дело с вечными ценностями. Шекспир избегал политических вопросов своего времени, политических мелочей. Его не занимали ни Филипп, король Испании, ни такой пират, как Дрейк. Он пользовался историческим прошлым, чтобы выразить то, что я называю политической абстракцией. И сегодня писатель, желая изобразить тиранию, не должен описывать деятельность какого-нибудь генерала Стреснера [имеется в виду Стреснер, Альфредо – генерал; в 1954 г. совершил государственный переворот в Парагвае и с тех пор неоднократно переизбирался президентом] в Парагвае – это дело публицистики, а не литературы. Тиберий – гораздо лучший объект для поэта.

Доктор Пларр думал о том, как было бы приятно отвести ту девушку в ее комнату. Он не спал с женщиной уже больше месяца, а как легко вызывает влечение любая мелочь, даже родинка на необычном месте.

– Вы, надеюсь, поняли, что я хотел сказать? – строго спросил его писатель.

– Да. Да. Конечно.

Какая-то брезгливость мешала доктору Пларру сразу пойти по следам своего предшественника. А через какой промежуток времени он готов пойти? Через полчаса, час или хотя бы когда этого предшественника уже тут не будет? Но тот как раз заказал новую выпивку.

– Вижу, эта тема вас совсем не интересует, – с огорчением сказал доктор Сааведра.

– Тема… извините… сегодня я, как видно, чересчур много выпил.

– Я говорил о политике.

– Политика как раз меня интересует. Я ведь и сам своего рода политический беженец. А мой отец… Я даже не знаю, жив ли мой отец. Может быть, он умер. Может быть, его убили. Может быть, сидит где-нибудь в полицейском участке по ту сторону границы. Генерал не считает нужным сажать политических в тюрьмы, он предоставляет им гнить по одному в полицейских участках.

– Вот об этом-то и речь, доктор. Конечно, я вам сочувствую, но разве можно создать произведение искусства о человеке, запертом в полицейском участке?

– Почему бы и нет?

– Потому что это частный случай. Явление семидесятых годов нашего века. А я надеюсь, что мои книги будут читать – пусть только избранные – в двадцать первом веке. Я пытался создать моего рыбака Кастильо как вневременной образ.

Доктор Пларр подумал, как редко он вспоминает отца, и, вероятно почувствовав себя виноватым – сам-то он живет в безопасности и с комфортом, – вдруг обозлился.

– Ваш рыбак вне времени, потому что его никогда не существовало, – сказал он и сразу же в этом раскаялся. – Простите меня за резкость. А не выпить ли нам еще по одной? К тому же мы совсем не обращаем внимания на вашу прелестную подружку.

– На свете есть вещи поважнее Тересы, – заявил Сааведра, но снова отдал руку на ее попечение. – А разве тут нет девушки, которая вам приглянулась?

– Да, есть, но она нашла другого клиента.

Девушка с родинкой подошла к мужчине, пившему в одиночестве, и они вместе направились к ней в каморку. Она прошла мимо своего бывшего партнера, даже на него не взглянув, но и его явно не интересовало, кто стал его преемником. Публичный дом чем-то похож на клинику, и это нравилось доктору Пларру. Казалось, он наблюдает за тем, как хирург ведет нового больного в операционную – предыдущая операция прошла удачно, и о ней уже забыли. Ведь только в телевизионных мелодрамах любовь, страх и тревога проникают в палаты. В первые годы в Буэнос-Айресе, когда мать без конца разыгрывала трагедию и стенала над судьбой его пропавшего отца, и в более позднее время, когда она, продолжая так же многословно его оплакивать, утешалась пирожными и шоколадным мороженым, доктор Пларр стал испытывать недоверие к чувствам, которые можно утолить такими незамысловатыми способами, как постель или пирожное эклер. Ему припомнился разговор – если его можно так назвать – с Чарли Фортнумом. Он спросил Тересу:

– Вы тут знаете девушку по имени Мария?

– У нас нескольких девушек зовут Мариями.

– Она из Кордовы.

– Ах, та? В прошлом году умерла. Совсем нехорошая девушка. Кто-то зарезал ее ножом. Бедняга сел за это в тюрьму.

– Наверное, мне надо с ней пойти, – сказал Сааведра. – Очень жаль. Не часто выпадает случай побеседовать на литературные темы с образованным человеком. Пожалуй, я бы предпочел выпить еще и продолжить наш разговор.

Он поглядел на свою захваченную в плен руку, словно она принадлежала кому-то другому и он не имел права ее взять.

– У нас еще не раз будет такая возможность, – успокоил его доктор Пларр, и писатель сдался.

– Пойдем, chica [девочка (исп.)], – сказал он, поднимаясь. – Вы меня дождетесь, доктор? Сегодня я буду недолго.

– Может, узнаете что-нибудь новое насчет Сальты.

– Да, но наступает минута, когда писатель должен сказать себе: «Хватит!» Слишком много знать вредно.

Доктору Пларру стало казаться, что под влиянием вина Хорхе Хулио Сааведра собирается повторить лекцию, которую когда-то читал в столичном женском клубе.

Тереса потянула его за руку. Он нехотя встал и пошел-за ней туда, где под статуэткой святой из Авилы [Святая Тереза (1515-1582) – монахиня-кармелитка, родилась в Авиле] горела свеча. Дверь за ними затворилась. Работа писателя, как он однажды с грустью признался доктору Пларру, не кончается никогда.