Почему ты меня не хочешь? - [5]

У меня же ногти были обкусаны, и еще я временами позволяла себе ходить без макияжа и без каблуков, одевалась в комиссионках (правда, французских) и носила старые, трижды секонд-хэндовские платья от Диора. Я всегда считала, что выгляжу потрясающе, но в столице стиля я наверняка выглядела как минимум экстравагантно.

Доминик тоже был совсем не в моем вкусе – больше похож на братцев моих школьных подруг. Вы понимаете, о чем я: такой бесцветный англичанин с нестрижеными волосами, как у недавнего школьника, и любовью к поношенным ботинкам на грубой подошве и потрепанным розовым рубашкам. Но, поскольку Доминик был агентом по продаже предметов искусства, его имидж дополнялся отточенным акцентом “парня из низов”, комплектом стильных черных пальто от Прада, которые нарочито отличались от всего остального облика. Художники, как мне показалось, искренне считали, что Доминик – простой парень, случайно выбившийся в люди. Он же предпочитал не выводить их из этого заблуждения.

И вот после нашего двухлетнего знакомства и примерно шести месяцев совместных ланчей Доминик на меня вдруг набросился (англичане все такие – будто хотят тебя пришпилить к месту, пока ты не успела сбежать). Время, проведенное с Домиником, убедило меня, что он не совсем уж пропащий англичанин, особенно когда дело касалось секса: он, к примеру, не просил меня его отшлепать и не шлепал меня сам. Доминик был обаятелен, умен, не стеснялся своего ужасного французского и частенько увозил меня в какой-нибудь новомодный ресторан, где его иногда узнавали посетители. Как я могла этому сопротивляться?

Мы не поженились,но вступили в гражданский брак в 1999 году и в том же году переехали в Лондон. Мне было тридцать шесть лет, из которых за последние десять я ни разу не бывала в Лондоне. В глубине души уже тогда я понимала, что Доминик – не любовь всей моей жизни; тем более имело смысл не выходитьза него замуж – в любой момент я могла сбежать без особых осложнений. По крайней мере, теоретически. Правда, уже в то время теория не казалась мне слишком убедительной: или ты любишь его и выходишь за него замуж, или нет – и остаешься при своей квартире. К сожалению, я лишилась своей квартиры на улице Марэ – ее продали, а весь мой скарб упаковали и отправили в Лондон.

Доминик, к его чести, тоже никогда не говорил, что я – любовь всей его жизни, он сказал так: “Нам вместе здорово, Стелла. У нас будет все, что пожелаем. Ты – единственная женщина, с которой мне не скучно”. Последняя часть его “предложения руки и сердца” меня окончательно обезоружила – а кто смог бы остаться к такому равнодушным? После приведенных слов – и это при том, что наше поколение считает институт брака буржуазной пошлостью – Доминик открыл старую коробочку от Картье и протянул мне старомодное кольцо с изумрудом. Я думала, что он либо вовсе ничего не подарит, либо это будет что-то “современное” – жуткое, с шипами и бородавчатыми камнями. Бот, собственно, и все.

Доминик оказался прав: нам было весело, мы друг другу нравились, и хотя ритуал исполнения супружеских обязанностей вскоре подрастерял энтузиазм и разнообразие, мы эту тему не обсуждали. И обещание свое Доминик сдержал: наша жизнь со стороны казалась замечательной – приглашения на банкеты приходили пачками в наш большой дом на Примроуз-Хилл, каждый вечер было по два-три приема. Мы по-прежнему большую часть времени проводили в компании его художников, но при возросшей славе Доминика круг нашего общения стал намного шире, и теперь по нашей гостиной слонялись всевозможные люди искусства, молодые политики, медиа-магнаты и набирающие популярность актеры.

Через год родилась Хани, автоматически переведя меня в разряд “старых” перворожениц – как выразился мой добрый гинеколог. К тому времени можно было без преувеличения сказать, что мы знали в Лондоне чуть ли не всех и вся. Город был нашей закрытой устрицей, и если иногда я удивлялась, почему же в нашей устрице нет жемчужины, – это были мои проблемы. Моя беременность почему-то не подтолкнула Доминика связать себя окончательно узами Гименея (по-моему, если уж я взяла на себя труд выносить и с таким трудом родить ему ребенка, с его стороны просто оскорбительноне предложить мне после этого стать его законной женой), но это были, опять же, мои личные проблемы.

Должна признаться, сама идея гражданского брака никогда меня особенно не грела. С женской точки зрения, это явный обман, а когда появилась Хани, чувство, что меня обвели вокруг пальца, только обострилось. Конечно, легко говорить, что брак – это “всего лишь формальность”, и шутить по поводу супружеского ярма, но скажите, какая женщина в здравом уме откажется от возможности пройтись по шикарному залу в фате и платье с шестиметровым шлейфом? Но поскольку такая возможность мне однажды уже выпала, я говорила себе, что желать этого во второй раз – слишком жирно. Я вообще тогда много чего себе говорила.

Однако настоящие проблемы появились после рождения Хани, когда я наконец ткнула Доминика носом в то, что мне за этот год стало до боли очевидно: хотя наш круг общения отличался изысканностью, все эти люди до ужаса скучны и посредственны. Большинство художников, как выразился сам Доминик, пребывая однажды в премерзком настроении, были “безграмотной деревенщиной” (он их всех тайно презирал). Искренне веря всей писанине о себе, они считали свое глупое невежество очаровательным и подкупающим. Они все были запойными пьяницами и частенько под занавес вечеринки принимались блевать и демонстрировать свои гениталии – в точности как подростки, ненавидящие приличия. Проблема этих Молодых Дарований состояла в том, что некоторым из них уже перевалило за сорок, и мне было за них мучительно стыдно. Доминик же делал вид, что все это очень смешно, а после очередной непристойной вечеринки бежал звонить редакторам желтых газетенок.