Почему существует наш мир? Экзистенциальный детектив - [30]
Простейшей из всех возможных теорий является ПОЛНАЯ ПУСТОТА. В этой «теории Ничто» нет никаких законов и сущностей, в ней нет никаких произвольных допущений. Если простота в самом деле является признаком истины, то теория Ничто, несомненно, является наиболее вероятной. При отсутствии каких-либо фактов о реальности мы ожидали бы получить Нулевой мир – но он не получается! Совершенно очевидно, что вокруг нас множество всяких сущностей. Разве это не должно удивлять людей с научным складом ума? Тем не менее Грюнбаума это не удивляет.
Что с того, говорит он, если Нулевой мир априори имеет наибольшую вероятность? Онтологически вероятности не создают законов. Другими словами, вероятность не является силой, которая направляет реальность в нужном направлении и которой требуется противопоставить другую силу, божественную или какую-то еще, чтобы в результате получилось Нечто, а не Ничто.
Грюнбаум не видел никакой интеллектуальной проблемы в том, что Вселенная сбивала с толку светил науки. Разумеется, иногда сложные теории оказываются верными, как в уже приведенном примере с современной теорией химии, постулирующей целую периодическую таблицу элементов, что гораздо сложнее древней теории Фалеса Милетского, основанной только на воде. Однако когда ученые сталкиваются с такой сложной теорией, они всегда ищут более простые, на которых она основана и которые ее объясняют. Характерный пример этого – поиски единой теории поля в современной физике, цель которых – показать, что все четыре фундаментальных физических взаимодействия (гравитационное, электромагнитное, сильное и слабое) являются проявлениями единого суперполя. Такая единая теория (иногда называемая «теория всего») будет более общей по отношению к частным теориям, которые она заменит в силу своей большей простоты: вместо постулирования четырех сил, каждая из которых подчиняется своему закону, будет всего одна сила, а стало быть, один закон. Таким образом, единая теория поля станет более всеобъемлющим объяснением природы, чем существующая ныне сборная солянка теорий. Более того, подобная единая теория может оказаться максимально близкой к возможному для нас полному физическому объяснению того, почему мир таков, какой он есть. Однако эта конечная теория физики все же оставит осадок тайны: почему именно эта сила, именно этот закон? В ней не будет ответа на то, почему она конечна, и поэтому она не удовлетворяет принципу достаточной причины, который требует наличия объяснения для каждого факта.
На первый взгляд, единственная теория, удовлетворяющая этому принципу достаточной причины, это теория Ничто. Поэтому и удивительно, что теория Ничто оказывается ложной и существует мир Нечто. А любая теория мира Нечто, какой бы простой и фундаментальной ни была, неспособна пройти тест достаточной причины.
Или все-таки способна? Может ли существовать такая теория мира, которая не оставляет ничего без объяснения и сокращает осадок тайны до нуля? Создание такой теории равноценно ответу на вопрос «Почему существует Нечто, а не Ничто?». Адольф Грюнбаум и его единомышленники могут считать, что не стоит пытаться найти такую теорию, особенно если поиски заводят в область сверхъестественного, но их аргументы, хотя и внушительны, не убеждают меня в том, что поиски следует прекратить. Больше всего я не люблю преждевременное завершение интеллектуальных поисков.
Тем вечером мне предоставилась возможность лично заглянуть в бездну небытия. Планы на вечер выглядели неплохо: Адольф Грюнбаум, в сопровождении жены Тельмы, должен был заехать за мной в гостиницу, затем мы должны были отправиться в ресторан, расположенный на вершине нависшей над Питтсбургом горы Маунт-Вашингтон, откуда, как говорят, открывается чудесный вид. Адольф сидел за рулем последней модели «Мерседеса», а его жена, очаровательная и несколько задумчивая женщина его лет, сидела рядом с ним. Я, словно их сын, расположился на заднем сиденье.
Когда мы выехали на скоростное шоссе вдоль реки Аллегейни, у меня заколотилось сердце. Адольф, тщедушный человечек, сморщенный прожитыми годами, едва возвышался над приборной доской. Не обращая внимания на плотный поток машин, движущихся вокруг нас на высокой скорости, он без умолку говорил, пытаясь найти правильную дорогу. Раз за разом мы чудом избегали столкновений, но Адольф и его жена будто не замечали сердитых гудков других автомобилей. Чем дольше мы ехали, тем дальше удалялась от нас Маунт-Вашингтон – словно мы попали в жестокое воплощение парадокса Зенона. Кое-как мы добрались до другой стороны горы, где, напротив, плотность и скорость транспортного потока только увеличились. Сердитое гудение вокруг нас продолжалось, и вероятность избежать серьезной аварии стремилась к нулю. Удастся ли мне выбраться живым из дымящихся обломков машины? Скорее всего, да, ведь это все-таки «Мерседес» последней модели. Тем не менее я невольно боялся, что драгоценное пламя моего сознания будет вот-вот погашено внешними силами, и мне грозит переход из Питтсбурга в Ничто.
