Почему плакал Пушкин? - [59]

Но что прикажете делать, если дежурный останется при своем мнении, скрепленном визой Старшего Инспектора?

На минуточку уступим власть предержащим. Допустим, что письмо к Плетневу, согласно их пожеланию, все-таки переместилось дней на пять, на 24 или 25 октября.

Легче от того не станет. Ибо некуда девать еще одну закавыку. Другое письмо, не к Плетневу – к М. П. Погодину, датируют так: «начало ноября 1830 г.»

Оно получено московским адресатом 8 ноября – о сем есть запись в дневнике Погодина.

В состав письма входило предназначенное к печати стихотворение «Герой». Письмо деловое, спешное.

И в данном письме, несомненно, написанном после 26 октября, нас ожидает все то же фактическое несоответствие:

«Никто мне ничего не пишет. Думают, что я холерой схвачен и зачах в карантине. Не знаю, где и что моя невеста. Знаете ли вы, можете ли узнать? ради Бога узнайте и отпишите мне…»

Из Москвы, кроме Наталии Николаевны, Пушкин получал письма от С. Л. Пушкина, от Л. С. Пушкина…

Кто же такие «никто», которые не пишут? Приходится вернуться к мысли, что «моя невеста» – постоянная шутка. Прозвище, известное всему ближайшему окружению поэта.

Пушкин советует Погодину печатать стихотворение «Герой» без имени автора. Стало быть, не испрашивая особого дозволения у Бенкендорфа. Тем паче, что сей государственный муж куда-то запропастился, не шлет ожидаемого Пушкиным письма. «Никто» – из властей – не пишет…

Если принимать слово «невеста» в буквальном смысле – выйдет, что, продолжая переписку с Натальей Гончаровой, получив от нее три письма, Пушкин просит навести о ней справки окольным путем, и сообщить, что на сей счет слышно…

Собирать слухи? Предоставим это занятие дежурным пушкинистам.

И освободим от него – Александра Пушкина.

Еще раз сопоставим пушкинские письма.

1826, из Михайловского, А. Вульфу. «А об коляске сделайте милость, напишите мне два слова, что она? где она?»

1830, из Болдина, П. Плетневу. «Невеста и перестала мне писать, и где она, и что она, до сих пор не ведаю».

1830, из Болдина, М. Погодину. «Не знаю, где и что моя невеста».

Дежурным пушкинистом усмотрено важное различие: в то время, как относительно тайного значения «коляски» имеется достаточная документация, таковой нет в наличии относительно «невесты».

«В данном же случае ни документов, ни следов прошения Пушкина о поездке или намерения обратиться с таким прошением не прослеживается».

Дежурный забыл, что «следы прошения», а именно неблагоприятный ответ Бенкендорфа, мы уже приводили. Остается напомнить само «прошение», отосланное Пушкиным к Бенкендорфу в январе 1830 года:

«Покамест я еще не женат и не связан службою, я бы желал предпринять путешествие во Францию либо в Италию. Если, однако, оное не будет мне позволено, я просил бы согласия посетить Китай…»

Вскоре обстоятельства переменились. В связи с предстоящей женитьбой забрезжила мысль о свадебном путешествии. Возник замысел, обозначенный в письме к Плетневу:

«Доселе он я – а тут он будет мы. Шутка!»

Невыездной

Расул Гамзатов однажды произнес с мнимым простодушием: «Пушкин был поэт невыездной».

Опытные ораторы с успехом повторяли шутку. Она вызывала оживление в зале. Большинство публики на краткий миг ощущали себя в чем-то сопричастными Пушкину.

Кое-что изменилось. Цитирую не Расула Гамзатова, а Корнелия Тацита. Настало «на редкость щастливое время, когда дозволено чувствовать, что хочешь, и говорить, что, чувствуешь».

Нам уже не обязательно чураться мысли о том, чтоб по прихоти своей скитаться здесь и там.

И только Пушкину по-прежнему возбраняется стремление повидать белый свет. Старший Инспектор и дежурный пушкинист неукоснительно стоят в дозоре и не дозволяют поминать о том, как поэт пытался преодолеть административные преграды.

Инспектор пришлепывает круглую печать, одним движением руки осуществляет право на безоговорочное мнение.

Участие в текущей суете не всегда надлежит почитать занятием первостепенной важности. Кто действительно хочет постигнуть творческую биографию Пушкина, тот не должен есть глазами начальство или держать кукиш в кармане.

Еще раз вспомним одно из последних пушкинских стихотворений:

Зависеть от властей, зависеть от народа

Не все ли нам равно?

Эти строки в равной мере противостояли гнету бюрократии и гнету демократии.

Относительно недавно, лет сорок назад, «властей» удалили из пушкинского текста. При этом не отрицали, что именно такова была последняя редакция строки, начертанная рукой Пушкина.

Взамен преподнесли домыслы: имела, мол, место вынужденная автоцензура. Не иначе как поневоле поэту пришлось заменить первоначально написанное «зависеть от царя».

Однако замена могла быть сделана еще и потому, или прежде всего потому, что нашлось слово более глубокое, всеобъемлющее.

Предполагать можно все что угодно. Но не следовало столь решительно распоряжаться за художника и переиначивать то, что им приведено в законченную, в отделанную форму.

И все же всегда найдутся услужающие хитрецы, готовые куда угодно подставить «царей», лишь бы не задеть авторитет «властей».

Кому-то надобен Пушкин, который пишет «серьезно и скромно» и чуждается свободомыслия. И пусть у него запомнится поменьше шуток, намеков и эпиграмм. Особенно – про властей. Когда не принимают во внимание даже и сказанное Пушкиным явно, трудно ожидать признания, что были у Пушкина еще и тайные письмена.