Почему плакал Пушкин? - [39]

Из-за ошибки Модзалевского самые дотошные исследователи не смогли разыскать книжку «Т. Полежаева» и вникнуть в судьбу находившегося у Пушкина экземпляра. Но если впоследствии ошибся Модзалевский – то не мог ли Пушкин впасть в ту же ошибку?

Есть возможность доказать, что Пушкину имя истинного автора П. Н. Крекшина – было известно.

После кончины поэта министр Нессельроде обратился к Бенкендорфу, просил вернуть рукописи, взятые на дом из государственного архива.

В черновике запроса Нессельроде упоминает, в числе прочих, «рукопись П. Н. Крекшина».

Но почему упоминание о Крекшине не вошло в беловой текст письма министра? Очевидно, выяснилось, что Пушкин успел вернуть рукопись.

Зачем же Пушкину она спервоначалу понадобилась? По всему вероятию, когда он брал рукопись домой, он еще не знал о существовании книжки! А затем, в середине октября 1836 года, М. Корф прислал обширную библиографию – список книг о деятельности Петра. В числе прочих, в ней-то и поименовано краткое описание славных и достопамятных дел…

Пушкин сразу ответил: «Большая часть… мне неизвестна. Употреблю всевозможные старания, чтобы их достать».

Стало быть, Пушкин, приобретая безымянно изданную книжку, заранее знал имя ее автора.

В разряд анонимов – опять-таки только на первый взгляд – не вмещается и следующее издание.

№ 744. Шахматный анализ Филидора.

Но прочитаем заглавие полностью. Перед нами «новейшее издание», осуществленное с изменением способа нотации автором «Шахматных стратагем». А кто это? Опять-таки псевдоним. Его фамилия – Монтиньи – указана в каталоге Антуана Барбиера!

Впрочем, первоначальный автор, Филидор, согласно каталогам Барбиера и затем Кверара, тоже псевдоним! Его родовая фамилия была Даникан.

Вдавался ли Пушкин во все эти подробности? Не обязательно. Достаточно предположить участие С. А. Соболевского.

Итак, мы убедились, что вся десятка книг, без единого исключения, состоит из изданий анонимных, псевдонимных или мистифицирующих.[8]

Но как только мы выйдем за пределы десятка (№ 739–748), мы тут же споткнемся.

№ 749. Стихотворения крестьянина Егора Алипанова.

Фамилия не вымышленная, подлинная. Если допустить, что № 749 попал не в свою компанию, тогда мы обязаны такое же предположение распространить и на № 741.

Остается надеяться, что в книжке Алипанова есть какие-то свои занятные секреты.

Что же мы видим? Во-первых, как в случае с Филидором, в роли анонима выступает… издатель! Предисловие «От издателя» подписано двумя буквами: «Б.Ф.». Б.Ф. – журналист, которого все звали Борька Федоров.

Во-вторых, в этой книжке напечатаны, среди прочего, стишки, сочиненные вовсе не Алипановым, а маленьким мальчиком, по имени Николенька. Сочинитель Николенька, которому всего лишь шесть лет, – это сынок издателя. Он же в книжке торжественно величается «Николай Борисович Федоров».

Еще раз отметим, что ни на одном из сохранившихся экземпляров отдельного издания «Конька-Горбунка» 1834 года никакой дарственной надписи нет, как не было ее и на журнальной публикации.

Само собой разумеется, что мнимый, подставной автор не мог преподнести Пушкину его собственное, пушкинское сочинение.

И совершенно неправдоподобна, необъяснима обратная ситуация. Как мог студент Ершов, если допустить, что он и есть подлинный автор, если допустить, что Пушкин ему помог с изданием и вроде бы кое-что подправил – как мог сей предполагаемый автор не выразить при помощи надписи свою признательность?

Остается единственный признак, по которому затесался в десятку анонимов и псевдонимов не подписанный «Конек». Он находится на своем месте, в числе литературных мистификаций.

Что из того следует? Пусть продолжает издаваться, изучаться, приносить ученые степени принадлежащий П. П. Ершову «Конек-Горбунок». В его, Ершова, обработке, то есть по тексту 1856 года.

И пусть на равных правах с пятью наиболее известными сказками Пушкина, с ними заодно, печатается пушкинская редакция «Конька-Горбунка». В точности воспроизводящая издание 1834 года. Всякому свое[9].

Известная поговорка гласит: «Когда двое говорят одно и то же – это далеко не одно и то же. Вот почему при перемене имени автора меняется смысл. Проступают сокрытые в глубине значения. Не те ли, о коих упоминала Анна Ахматова? «Бутафория народной сказки служит здесь для маскировки политического смысла».

Куда ты скачешь, гордый конь,

И где опустишь ты копыта?

Знакомо? Еще бы: «Медный всадник. Петербургская повесть».

Что означают слова «петербургская повесть»? Неужели всего лишь то, что действие происходит в Петербурге, и что статуя стоит на площади? Не похоже на Пушкина, чтоб он тратил слова попусту.

Всякое утверждение содержит в себе отграничение, противопоставление, отрицание.

Повесть, а не что? Не сказка.

Петербургская, а не российская.

Столичная, а не народная.

Какое там, в «Медном всаднике», основное противостояние? Государство и личность.

На чьей стороне Пушкин? Об этом спорят давно, в равной степени доказательно, в равной степени неубедительно. Права отдельно взятой личности тогда, в 1833 году, – по преимуществу тема столичная.

Пушкин не свои взгляды излагает, а различные убеждения, бытующие в петербургском обществе. Вот как Пушкин пересказывает общепринятую, «петербургскую» точку зрения на историю.