Почему плакал Пушкин? - [32]
Да и, в конце концов, что вы хотите? Это же Васильчиков, он всегда все преувеличивает.
В записке значились имена офицеров 2-й армии – Пестеля и Бурцова. Вот почему Александр через Волконского послал Киселеву запрос, о котором мы упоминали в начале повествования: верен ли слух об участии Бурцова в некоем тайном обществе?
Сам Киселев в обзорной записке назван не был. Его имя находится на отдельном листке, где несколько фамилий записаны рукой Александра I.
Вернемся к фразе из безымянного письма: «Быв уведомлен о Его щедрых помышлениях…»
Этот оборот – «быв уведомлен» – не указывает на прямое участие автора письма в движении награды Киселева. Похоже, что Искомый вмешался со стороны.
Сопоставим продолжение фразы о «щедрых помышлениях» – «я их расстроил доводами, коих ныне стыжусь», – и сделанную царем запись фамилий генералов, не внушающих доверия.
Откуда взялись заподозренные имена? С чьего голоса, с чьих слов сделана царская запись?
Нет ли здесь следов одного и того же разговора?
Похоже, что непроясненные тексты сами объясняют друг друга…
Каковы были отдаленные последствия событий, разыгравшихся в Семеновском полку?
Сначала по неоднократному настоянию Васильчикова из гвардии в обычные пехотные войска были перемещены его ближайшие подчиненные – командир 1-й дивизии Г. В. Розен, командир 2-й дивизии Я. А. Потемкин. Однако поспешное «сбрасывание груза» Васильчикову не помогло.
Осенью 1821 года заменили его самого, а также начальника его штаба. Им был не кто иной, как будущий шеф жандармов А.X. Бенкендорф. Затем пришла очередь Закревского, его перевели в Финляндию генерал-губернатором. Наконец, свалили Волконского.
Все вновь назначенные лица были ставленниками Аракчеева.
А все смещенные – его противниками.
И тут в сознании Васильчикова задним числом укоренилось весьма упрощенное понимание событий: беспорядки в Семеновском полку подстроил Аракчеев. То была интрига, предпринятая для того, чтоб отдалить от государя истинно преданного престолу и отечеству И. В. Васильчикова!
При Николае все его прежние воинские начальники и сослуживцы снова пошли вверх. Волконский стал министром. Закревский – министром. Меншиков – министром. Бенкендорф – министром.
А Васильчиков? Председателем комитета министров.
В этой должности и находился в мае 1846 года бывший командующий гвардейским корпусом, он же основатель тайной военной полиции, Васильчиков. Впрочем, уже не Васильчиков, а князь Васильчиков. Здоровье князя пошатнулось. Силы заметно таяли. Через девять месяцев, в феврале 1847 года, он скончался.
Наиболее почтительный отзыв принадлежит лицейскому сверстнику Пушкина, впоследствии удачливому бюрократу Модесту Корфу. Как сказано в его «Записках», Васильчиков «был единственный человек, который во всякое время и по всем делам имел свободный доступ и свободное слово к своему монарху: человек, которого Николай I не только любил, но и чтил как никого другого; один, в котором он никогда не подозревал скрытой мысли, которому доверялся вполне и без утайки как прямодушному и благонамеренному советнику, почти как ментору; один, можно сказать, которого он считал и называл своим другом».
Не удивительно, если Николай счел нужным сохранить в тайне имя похитителя когда-то не дошедшей до Киселева царской награды.
Иные похвалы Корфа явно преувеличены? Пусть так. Но отношение Николая обрисовано верно. Не случайно портрет Васильчикова висел над изголовьем в царской опочивальне.
Примечательно, что не только похвалы Васильчикову, но и самый резкий отзыв о Киселеве принадлежит тому же Корфу. Самые озлобленные мемуарные заметки о Пушкине принадлежат ему же. Преуспевающий бюрократ, видимо, делил весь живой и весь загробный мир на нужных людей и людей неудобных, безвыгодных.
Очевидно, Модиньке Корфу осталось неизвестным меткое замечание Васильчикова: «Корф, когда благодарит за полученную награду, тут же, кланяясь, испрашивает другую».
Что ж, если бы Васильчиков на закате своих дней был бы таким, каким описал его Корф, он, пожалуй, был бы способен возвратить присвоенное даже без принуждения.
Противоположное мнение о Васильчикове – в первую половину его деятельности – находим в одной из декабристских агитационных статей:
«Васильчиков, в котором природа соединила ограниченный ум и большое терпение, слабый характер и сильное желание возвыситься, недостаток и неразборчивость способов, с помощью пронырства неустанного, грубого голоса лести, но еще более по духу времени, – Васильчиков был назначен Императором в начальники гвардии».
Такой человек вполне мог присвоить все, что ни попадется под руку…
Мы приближаемся к порогу, за которым читателям предстоит остаться наедине со своим воображением.
На всякий пожарный случай напомним некоторые истины, в свое время высказанные превосходным текстологом-пушкинистом Г. О. Винокуром.
Прочтения и толкования загадочных текстов редко бывают окончательными. Всегда могут обнаружиться ранее неизвестные документы. Либо появятся новые технические средства, порождающие новые методы анализа. Наконец, могут найтись более проницательные умы. Они вновь пойдут по, казалось бы, изъезженной колее, повторяя предшественников. Но где-то по-другому увидят связи явлений.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.
Работа Вальтера Грундмана по-новому освещает личность Иисуса в связи с той религиозно-исторической обстановкой, в которой он действовал. Герхарт Эллерт в своей увлекательной книге, посвященной Пророку Аллаха Мухаммеду, позволяет читателю пережить судьбу этой великой личности, кардинально изменившей своим учением, исламом, Ближний и Средний Восток. Предназначена для широкого круга читателей.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».
Константин Петрович Победоносцев — один из самых влиятельных чиновников в российской истории. Наставник двух царей и автор многих высочайших манифестов четверть века определял церковную политику и преследовал инаковерие, авторитетно высказывался о методах воспитания и способах ведения войны, давал рекомендации по поддержанию курса рубля и композиции художественных произведений. Занимая высокие посты, он ненавидел бюрократическую систему. Победоносцев имел мрачную репутацию душителя свободы, при этом к нему шел поток обращений не только единомышленников, но и оппонентов, убежденных в его бескорыстности и беспристрастии.
Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.