Почему нет рая на земле - [42]

Мы лежали на спинах, заложив руки за головы, и смотрели в ночное небо, где, как и в мирное время, мерцали звезды. Слышно было только далекое гудение моторов и сухой треск зенитных орудий. С той стороны тянуло запахом гари. Еще два дня назад там был военный аэродром и оттуда поднимались в небо и туда же уходили на посадку с утра до ночи тупорылые истребители «И-16» с красными звездами на крыльях. Это тренировали молодых пилотов, чтобы они могли достойно встретить врага.

Мы все, жители города, которые всегда гордились советской авиацией и любовно называли своих любимцев летчиков «сталинскими соколами», оказались невольными и печальными свидетелями того, что эта долгожданная встреча наших соколов с фашистскими стервятниками так и не состоялась. По очень простой причине. Ни один советский самолет не успел подняться с аэродрома в небо. Немцы налетели внезапно, как коршуны, и не оставили камня на камне от аэродрома. Все самолеты сгорели на земле, а летчики были убиты и ранены осколками бомб. Аэродром горел уже вторые сутки, и острые запахи горелого металла и краски доходили до нас. А гудели в небе немецкие самолеты, которым больше никакая опасность не грозила, и они спокойно выбирали мишени для бомбометания. На редкие выстрелы зенитных орудий они обращали столько же внимания, сколько балагульский конь на писк комара. После аэродрома их очередной мишенью был железнодорожный мост через Березину.

— Вот увидишь, — горячо шептал Берэлэ, воспринимавший первые неудачи нашей армии как личную обиду, — через несколько дней все изменится. Это все хитрый замысел нашего командования: отвлечь противника, а потом нанести сокрушительный удар. Я могу поспорить на что угодно. Я спорить с ним не стал, а только заметил, что жители города уже бегут на другую сторону реки и есть достоверные сведения, что немецкие танки вот-вот подойдут к городу.

— Брехня! — взорвался Берэлэ. — Вражеские слухи! Их нарочно распространяют шпионы, чтобы вызвать панику. У меня совсем другие сведения. На нашей реке будет дан решающий бой, и Гитлер будет разбит наголову.

— Но почему люди покидают город? Только трусы и шкурники удирают.

— Говорят, что завтра может быть поздно: взорвут мосты.

Побольше слушай бабские разговоры.

— Это не бабские разговоры. Моя мама утром заберет нас из города. Пока есть транспорт.

— Скатертью дорога, — сплюнул в траву Берэлэ и даже не взглянул на меня. — А мы никуда не побежим.

— Говорят, евреев фашисты убивают в первую очередь.

Наши их не впустят в город.

— А если впустят?

Берэлэ долго молчал, глядя на мигающие в небе звезды, потом повернул ко мне лицо, и в его глазах была такая тоска, что у меня больно сжалось сердце.

— Слушай, — медленно и тихо сказал он. — Мы с тобой друзья навеки? Так?

Я кивнул.

— Если вы завтра покинете город, то, возможно, мы с тобой больше не увидимся. Ведь война. Правда?

— Пойдем с нами, шепнул я пересохшими губами.

Не могу, — мотнул головой Берэлэ. — Отец не согласен.

Почему?

Почему-почему! — раздраженно ответил он. — Потому что он свое барахло бросать не хочет.

— Но мы же бросаем.

— Вы легко нажили, легко бросаете. А мой отец своим горбом… Ему легче умереть, чем бросить.

Тогда беги один… с нами.

— Никогда я не брошу своих в беде. Что с ними будет, то и со мной.

И, помолчав, добавил:

— Давай прощаться.

А мой отец, должно быть, уже воюет… — мечтательно протянул я, когда мы разжали объятия.

Твой отец вернется с войны героем, — вздохнул Берэлэ, и в его вздохе я почуял нескрываемую зависть ко мне за то, что мой отец воюет, а его отец освобожден от службы в армии по состоянию здоровья. Если б его отца взяли в армию, то мы бы с Берэлэ не разлучались и вместе покинули бы город.

Где-то далеко ухнули глухие взрывы, и земля под нами дрогнула. Мы приподнялись на локтях и увидели зарево в небе.

— Горит нефть на станции, — сказал я.

— Нет, это железнодорожный мост, — определил Берэлэ.

И он не ошибся.

Утром мы узнали, что железнодорожный мост взорван и больше ни один поезд не уйдет из нашего города на восток. Другой мост, шоссейный, стали бомбить каждый час, и там убито много народу. В городе началась паника. Ошалевшие от страха люди метались по улицам, волоча детей и чемоданы пожитками. Целые толпы устремились к реке, к шоссейному мосту, в надежде проскочить на ту сторону, пока мост окончательно не разбомбили.

Моя мать ушла из дома, ничего не взяв с собой.

— Лишь бы сохранить эти две головы, — сказала она, прижав к себе меня и мою младшую сестренку.

Она закрыла окна, заперла двери, а ключи взяла с собой, словно не хотела расстаться с надеждой, что вернется обратно и этими ключами отопрет дверь. Но вернуться обратно очень скоро она не рассчитывала. Потому что, выбирая в шкафу, во что бы меня одеть, она вытащила новое зимнее пальто из сукна, на вате, с меховым воротником, сшитое мне на вырост и поэтому очень длинное, почти по пола, а из рукавов не видно было кончиков пальцев. И заставила меня надеть эту тяжесть в июньскую жару. Значит, она предполагала, что зимовать нам придется не дома.

Но в то же время на ноги она мне надела легкие кожаные сандалии, а на голову напялила матросскую шапочку с лентой, на которой золотыми буквами было написано «Аврора» название легендарного крейсера, своим выстрелом возвестившего начало Октябрьской революции в 1917 году.