Почему море соленое - [67]

Видимо, матрос не рассчитывал нас встретить, шарахнулся в сторону. Я узнал Мельника. Он тоже узнал меня и уже в спину доложил:

— Товарищ командир, телеграмма.

— Отнесите старшему помощнику.

— Есть! — привычно отозвался матрос, но тут же поправился: — Прошу прощения, но телеграмма адресована лично вам.

Мельник еще молодой, наверное, не знает, что все телеграммы, поступающие на корабль, независимо от того, о чем они и кого непосредственно касаются, адресуются командиру. Надо послать двух электриков в ракетный арсенал — телеграмма командиру; у капитан-лейтенанта Саблина жена родила девочку — тоже сообщают командиру; в сапожную мастерскую перед выходом в море сдали в ремонт двадцать четыре пары ботинок и теперь их надо забрать — опять телефонограмма командиру, хотя об этом должен позаботиться в первую очередь интендант. Нет, пусть уж теперь Синельников в этом разбирается.

— Гражданская, — уточняет Мельник.

Ага, не служебная, значит, действительно, лично мне. Интересно, кому это я понадобился?

Мельник подсвечивает фонариком. Молодец, таскает фонарик с собой, похоже, со временем будет хорошим матросом.

«Воскресенье пятого июля собирается весь первый выпуск тчк Срочно сообщи возможность приезда тчк Лида».

Какая еще Лида? Ага, телеграмма из Челябинска. Первый выпуск. Да, наш выпуск был первым; и как это я забыл, что в этом году исполняется ровно пятнадцать лет с тех пор, как мы окончили школу? Потом я поступил в Высшее военно-морское училище и вот уже одиннадцать лет плаваю. Как быстро летит время!

Лида, Лида… У нас в классе их было две. Которая же? Наверное, Дедова, мы ее звали почему-то лишь Семеновной, хотя она была и ровесницей нам, кажется, даже моложе меня. Я от кого-то из наших слышал, что она окончила педагогический и работает в нашей же школе. Стало быть, она.

Телеграмма пришла в базу еще тридцатого июня, мы были в море. Но почему мне не вручили ее сразу, как мы вернулись? Ну да, не служебная, значит, не срочная. А сегодня уже пятое июля, как раз сегодня все и собираются. Интересно бы посмотреть, какими они стали через пятнадцать лет.

В рубке дежурного есть расписание самолетов. На Москву самолет уходит в семь двадцать. Два часа лету. А из Москвы на Челябинск ближайший рейс в одиннадцать сорок пять. Будем считать, что часа полтора уйдет на переезд из Шереметьево в Домодедово. Если удастся поймать такси — можно успеть за час. С билетами в это время, наверное, трудновато, но один раз в такой ситуации мне удалось договориться с экипажем. В конце концов в санаторий я все равно опоздал, какая разница — на трое или на четверо суток. Только бы опять не подвела погода.

— Что там синоптики обещают? — спросил я у дежурного.

Он протянул мне последнюю сводку. По всей трассе погоду обещали хорошую.

— Да, вот еще что: вызовите-ка старшину второй статьи Соколова и старшину второй статьи Пахомова.

Раз уж я еду в Челябинск, то не следует забывать своих земляков, может, у них будут какие-либо поручения.

12

На сей раз погода не подвела, самолет прибыл в Челябинск точно по расписанию: в шестнадцать двадцать по местному времени. А через час я уже входил во двор нашей школы. Здесь почти ничего не изменилось, и у меня было такое ощущение, будто я снова иду на уроки, а в чемодане у меня школьные учебники.

Вон там футбольное поле, правда, в наши времена сеток на воротах не было. Да и ворот как таковых не было, мы обозначали их портфелями и сумками. Находчивые вратари при первой же возможности перекладывали их, где-то к середине матча ширина ворот равнялась чуть ли не ширине плеч вратаря, и судье приходилось снова отмеривать шагами расстояние между символическими штангами.

Вот тут стояла скамейка, только без спинки. Здесь я впервые поцеловал Анютку. Интересно, придет ли она сегодня? Собственно, если уж быть до конца честным перед собой, я прилетел, чтобы увидеть именно ее. На остальных тоже хотелось посмотреть, но если бы не она, может быть, я и не стал бы рисковать путевкой. Впрочем, все равно рискнул бы, наверное, немного поколебавшись. А сейчас, кажется, боюсь встречи именно с ней.

Из раскрытых окон нашего класса доносится гул голосов, и я ловлю себя на том, что, прислушиваясь к ним, хочу из этого сплетения звуков выделить ее голос. Наверное, вот так радисты настраиваются на нужную волну, приглушая посторонние шумы. Но мне все время мешает надрывный плач ребенка, доносящийся из-за куста акации. Откуда тут ребенок?

Длинный и тощий, как жердь, мужчина в синей спортивной куртке и тапочках на босу ногу нервно трясет колясочку:

— А-а-а!

Ребенок надрывается от крика.

— Дайте ему соску, — советую я.

— Не берет, дьявол! Выплевывает, да и только. А вы, случайно, не туда? — кивает папаша в сторону школы.

— Туда.

— Будьте добры, скажите Ерасовой, чтобы спустилась покормить. Четвертый час парень голодный, вот и орет.

— Ерасова… Ерасова, — пытаюсь вспомнить я. — Как будто не знаю такую.

— Голышева она была раньше.

— Маша?

— Ну да. А вы, значит, тоже из этих? — Он подозрительно оглядывает меня.

— Из этих.

— Так пошлите ее ради бога! Измучился я с ним.

— Хорошо.

— Вот спасибо! А то мне самому неудобно.