Почему море соленое - [31]

А отпуск тебе дадут? Ты только сообщи заранее, и тогда я тоже отпуск возьму. Представляешь, целый месяц мы будем вместе! Неужели это когда-нибудь будет? Даже не верится.

Костенька, ты мне пиши чаще, а главное — подробнее обо всем. А то ты все по одной страничке, как рапорт.

Пиши!

Крепко тебя целую.

Антоша».

18

Наконец-то долгожданная команда:

— По местам стоять, со швартовов сниматься!

На мостике хозяйничает старпом. Он почему-то нервничает, бегает с одного борта на другой, перевесившись через ветроотбойник, кричит в мегафон:

— Боцман! Кто там на носу «сопли» развесил?

Я уже знаю, что «сопли» — это кто-то из швартовой команды забыл убрать кранец. Поднимаюсь на цыпочки, вижу, как боцман распекает Игорешку. Слов не слышу, но догадываюсь, что интеллигентный боцман сейчас в выражениях не стесняется.

Командир сидит на раскладном стульчике на левом крыле мостика и молча наблюдает за всем. Кажется, он равнодушен к происходящему, старается только никому не мешать. А я, по-моему, путаюсь у всех под ногами. Хорошо еще, что на руле стоит сейчас сам старшина первой статьи Смирнов, а не Гога. Старшина обменивается с командиром электромеханической боевой части инженер-капитаном 3 ранга Солоииченко впечатлениями:

— Ветер с норд-веста, к вечеру чего-нибудь нагонит.

— Не привыкать.

— Почему около Борнхольма всегда штормит?

— В проливы, как в трубу, дует. И все это сходится именно в районе Борнхольма.

— Вперед, самый малый!

— Соколов, смотрите внимательно, что я делаю.

Но я не вижу, что делает старшина, а смотрю на нос корабля. Он медленно наползает на корму стоящего впереди эсминца. Я испуганно гляжу на старшину, лицо его спокойно. Наверное, я что-то пропустил в его действиях, потому что, когда снова посмотрел вперед, корма эсминца у нее осталась слева. Корабль медленно выходит из ковша гавани, разворачивается в канале.

Под носом у нас к выходу из гавани проскакивают два торпедных катера.

— Что они там, ослепли? — сердится старпом. — Ведь видят же, что два нуля на боте.

— Сообщите им по УКВ, — говорит командир.

— Вон видите два флага на боте? Это значит: «Веду водолазные работы», — поясняет мне старшина. — Надо идти мимо них на малом ходу, а то разведешь большую волну, побьет водолазов.

Видимо, по УКВ уже дали знать катерам, они сбавили ход. Но волна все-таки достигла бота, его начало раскачивать. Кто-то на борту бота погрозил катерникам кулаком.

Наконец на мостике стало тихо. Я даже слышу, как командир выговаривает старпому:

— Все хорошо, но надо спокойнее, Сергей Викторович. И потом — «сопли». Нехорошо. Пора отвыкать от подобного красноречия.

— Виноват, не сдержался, — говорит старпом. Замечает, что прислушиваюсь, хмурится. Я отворачиваюсь.

В этот момент корабль входит в ворота. Они узкие, и, наверное, от рулевого требуется большое искусство, чтобы не наскочить на каменный мол. У меня даже мурашки пробегают по телу, когда я смотрю на стремительно пробегающую в нескольких метрах от борта голову мола. Но корабль благополучно проходит ворота, и впереди открывается море — теперь уже настоящее. Вот оно, долгожданное!

Я испытываю какое-то странное ощущение своей мизерности и беспомощности. Куда ни глянь — всюду вода и небо. Море — огромный котел площадью в десятки тысяч квадратных километров. И корабль, казавшийся в гавани громадным железным чудовищем, здесь стал вдруг маленьким гудящим паучком, который медленно ползет по этой бесконечной площади. А что такое я? Песчинка. Если еще учесть, что под килем глубина в несколько десятков метров, становится совсем жутко.

Когда смотришь вдаль, море кажется очень мирным. Распаханное ровными рядами волн, оно представляется огромным полем, с которого только что сошел снег, лишь в бороздах остались белые заплаты льда, не тронутые солнцем.

Но вблизи, у самого борта, море злое. Оно даже позеленело от злости, сердито плюется брызгами, наскакивает на корабль, бьет его в борт, и эхо этих ударов гулко отдается в стальном корпусе. Корабль нервно вздрагивает, точно испуганный конь. И наверное, Смирнову нелегко обуздать его. Старшина, по-моему, только делает вид, что легко управляется.

— Для крещения вам погодка выдана, как по заказу, — говорит он. — Может, только к вечеру разгуляется.

А меня и сейчас уже поташнивает. Особенно когда смотрю на флагшток, который вычерчивает то в море, то в небе замысловатые фигуры.

— Товарищ старший лейтенант, скоро будет поворот на новый курс? — спрашивает старшина у штурмана.

Саблин смотрит на часы.

— Через девятнадцать с половиной минут. А что?

— Соколову хочу дать попробовать.

— Не рановато?

— Пусть попробует, — говорит командир корабля. Я благодарно смотрю на него, он улыбается. Потом подзывает меня и тихо говорит:

— Если будет невмоготу, вон там стоит обрез. Потравите. Я когда первый раз в море выходил, еще в гавани траванул. При полном штиле.

Наверное, наговаривает на себя, чтобы подбодрить меня. Но мне, и верно, от его слов почему-то становится легче.

Старшина объясняет, как делать поворот.

— Следите за картушкой компаса. На первый раз я буду вам командовать, а вообще это надо знать, как таблицу умножения. Точнее — надо чувствовать корабль. Это потом само придет. Но и вперед не забывайте смотреть. Сейчас мы одни, а когда в строю идем, это особенно важно. Ладно, станьте на мое место.