Почему море соленое - [17]

— И верно — море!

Снова все приникли к окнам.

Я впервые видел море, и первым моим впечатлением было ощущение простора, свободы, удивительное и нетерпеливое желание лететь, петь, кричать полным голосом. Может быть, для тех, кто жил в степи, это ощущение не было неожиданным, но для меня оно было внезапным и потрясающим. Не знаю, что в этот момент ощущали другие, но все мы несколько мгновений молчали, а потом вдруг разом заговорили:

— Вот это да!

— Здорово!

— Смотрите, корабль!

Я был Ассолью, увидевшей алые паруса. Но кто-то иронически и осведомленно пробасил над моим ухом:

— Баржа. Самоходная. Такие у нас на Волге лаптями называют.

— Много ты понимаешь! Сам лапоть.

— Товарищ старшина, скажите этим салажатам.

Старшина Смирнов с жалостью смотрел на нас, должно быть, ему очень не хотелось нас разочаровывать. Но он был, как всегда, справедлив:

— Комаров прав, это самоходная баржа. И, если уж на то пошло, вовсе это не море, а залив. Балтийский залив. Минут через пятнадцать приедем в Балтийск. По-старому — Пиллау. Вот там и увидите море.

* * *

Но настоящего моря мы в этот день так и не увидели. Прямо с вокзала нас повели на сборный пункт флота. Там мы попали в удивительно проворные руки кладовщиков-баталеров, парикмахеров, дежурных, их помощников и т. п. Особенно много было дежурных, они мелькали тут и там, с красными и синими повязками, которые здесь называли труднопроизносимым, загадочным словом — «рцы». Впрочем, вскоре мы узнали, что ничего загадочного в этом слове нет: это буква «Р» в древнем произношении. На флоте все буквы произносят по-древнему: аз, буки, веди, глаголь… Флаг «рцы» — сине-белый, как и повязка на рукаве, означает дежурный корабль, службу. Но все это мы узнали несколько позже, а пока, подбадриваемые веселыми окриками старшин, дежурных и прочего многочисленного начальства, бестолково метались от одного к другому. Но стоило старшине Смирнову гаркнуть: «Становись!», как вся эта беспорядочная толпа притихала, выравнивалась, старательно «держала ногу» и лихо шагала к другому складу.

К сожалению, в бане команда «Становись!» не подавалась, и мне достались три мочалки, но не хватило тазика. Помылись с Игорем из одного. Мне вообще не везло в этот день: форменка досталась пятого роста, хотя у меня третий, зато ботинки выдали на два размера меньше. С помощью баталера я едва вогнал в них свои конечности.

— Ничего, разносишь, — утешил баталер. — Или поменяешься с кем-нибудь. Я тут троим выдал с запасом.

В этих ботинках я дошел только до столовой. Там разыскал тех троих. В результате сложнейшего четырехкратного обмена у меня оказались ботинки на два размера больше. Я снова обрел возможность передвигаться самостоятельно.

Строй благоухал запахами нафталина и хозяйственного мыла. Неужели это долго не выветрится? Меня это сильно беспокоило. Потому что нюх у меня, пожалуй, не хуже, чем у собаки. Там, где никто ничего не почувствует, я обязательно унюхаю. Подозреваю, что это у меня выработалось путем длительных тренировок, главным образом на парфюмерном ассортименте Галки Чугуновой.

Должно быть, воспоминание о Галке несколько отвлекло меня от сложного процесса вышагивания, я сбился с ноги, и кто-то сзади ткнул меня коленом чуть пониже спины. По-моему, Володя Маслов. Я хотел обернуться, но встретил взгляд старшины Смирнова, сразу отбивший у меня желание выяснить отношения с Володькой.

То ли от того, что у меня ботинки оказались слишком тяжелыми, то ли нас действительно много гоняли, я едва добрался до кубрика и, как только разрешили спать, завалился в койку. Ребята крутились перед зеркалом, разглядывая себя в новой флотской форме кое-кто тут же принялся ее ушивать. Мне тоже хотелось взглянуть на себя, но не было сил, я уснул тотчас же, как только уронил голову на подушку.

Не знаю, сколько я проспал, но когда проснулся, в кубрике было темно, лишь у столика дневального горела синяя дежурная лампочка. Я долго не мог понять, что меня разбудило. И только когда тихо скрипнула форточка, понял: запах моря. Я встал, открыл створку, и в лицо мне хлынули влажные запахи рыбы, водорослей и еще чего-то непривычного, не то солоноватого, не то сладковатого. Откуда-то издалека донесся шорох и плеск. Я понял, что это голос моря, и мне ужасно захотелось взглянуть на него. Я еще не видел его, но нам говорили, что оно близко, метрах в трехстах отсюда, за стеной и бугром.

Я тихо оделся и осторожно вылез в окно. В суете дня как-то не удалось запомнить расположение городка. Пришлось ориентироваться по запаху моря, и я шел по нему, как собака по следу. Наконец вышел к стене. Она оказалась высокой, метра в два с половиной. Нащупав выступ, поставил на него ногу, рванулся, зацепился рукой за верхний край стены, влез на нее. И тут же полоснул в уши окрик:

— Стой! Кто идет?

Я свалился вниз, по другую сторону городка, и замер, прижавшись к стене.

— Стой! Кто идет? — еще более грозно прокричал голос слева.

— Я это.

— Кто такой? — Из темноты выплыл силуэт матроса с автоматом в руках.

— Ну я, Соколов.

— Ложись!

— Зачем?

— Ложись, говорю! Стрелять буду.

Лязгнул затвор. Я лег. В траве что-то зашуршало, наверное, мышь.