Почему Беларусь не Прибалтика - [56]

При этом, безусловно, то же, что было у Финляндии, — извлечение максимально возможной экономической выгоды от союза с Россией.

Но и уязвимость такой модели развития та же, что была у сотрудничавшей с Советским Союзом Финляндии. После коллапса социалистической экономики и развала СССР Финляндия пережила такой экономический кризис, что с ним может сравниться кризис того же периода в бывших советских республиках.

Белорусская экономика под влиянием кризиса в России и Украине 2014–2015 годов тоже переживает тяжёлые времена: не такие тяжёлые, как финская после распада СССР, но похожие. Тем не менее Финляндия сегодня является полноценной скандинавской страной с инновационной экономикой, растущим населением и очень высоким уровнем жизни. Секрет её успеха оказался не в том, что Москва по льготным ценам продавала Хельсинки сырьё и втридорога покупала у Хельсинки промышленную продукцию, а в том, что Финляндия оказалась эффективным обществом, модель развития которого оказалась способной преодолеть кризис.

Беларусь — это тоже эффективное общество. У неё всегда хватало проблем и сейчас их много, но у этой страны сохраняется потенциал для роста.

Главный вывод из четверти века постсоветского развития Беларуси состоит в том, что эта страна сохранила потенциал для развития: при всех её многочисленных трудностях, в стратегическом отношении у Беларуси сохраняются все шансы преодолеть эти трудности и расти.

Крайне вульгарны и примитивны в этой связи объяснения, что вся модель экономического развития республики основана на спонсорстве, оказываемом ей за союзнические отношения с Россией.

Во-первых, сохранить и развивать все экономические связи с рынками на Востоке — это был выбор, который белорусское руководство сделало, тогда как другие бывшие советских республики от этого выбора отказались.

Во-вторых и в-главных, мало получить деньги, куда труднее их эффективно освоить. Беларусь за 20 лет не стала коррупционной чёрной дырой, в которой бесследно пропадают российские деньги. Объяснять её нынешнее развитие льготными российскими тарифами на нефть и газ — явное упрощение действительности. Белорусская модель состоялась, потому что выбор такой модели был выбором здорового общества.

Поэтому эта страна может вырваться из общей для стран Восточной Европы тенденции к архаизации и деградации.

У Беларуси сохраняется человеческий потенциал для развития. В ней через пару десятилетий не будут жить одни пенсионеры и чиновники. Все признаки современности и прогресса в Беларуси стали возможны благодаря тому, что не произошло отречения от прошлого, от советского социализма. Поэтому советское в Минске и других белорусских городах повсюду соседствует с современным, не вступая в конфликт друг с другом.

Прибалтика свою экономическую модель выстроила на конфликте с прошлым: на отторжении собственной истории и экономики. Такой подход стал одной из главных причин уничтожения промышленного потенциала Литвы, Латвии и Эстонии.

Прибалтийская деиндустриализация — результат соединения объективных причин разрушения производства с осознанными усилиями прибалтийских элит в этом направлении. Советские (и досоветские) заводы, доставшиеся в наследство Литве, Латвии и Эстонии, были нерентабельны, энергозатратны, нуждались в оптимизации управления, технологической модернизации и последовательной государственной политике, направленной на их сохранение в условиях рыночной экономики.

Но никакой государственной политики правительства Литвы, Латвии и Эстонии не проводили: власти этих стран умыли руки, вручив судьбу предприятий «невидимой руке рынка». Национальное производство не принималось в расчёт при разрыве хозяйственных связей с постсоветским пространством, создании зоны свободной торговли с ЕС, вступлении в ВТО. Вильнюс, Рига и Таллин не лоббировали интересы своего производителя во время переговоров о членстве в ЕС, как это делали чехи и поляки, — они готовы были вступить в Евросоюз на каких угодно условиях (см. главу 3).

Промышленные предприятия из-за такой политики оказались обречены на гибель в условиях глобального рынка. Их изначальную неконкурентоспособность сделали непреодолимой потеря рынков сбыта на востоке, утрата связей с предприятиями-смежниками и заполнение внутреннего рынка качественной и дешёвой продукцией транснациональных корпораций.

К этому добавлялась системная работа собственных правительств по добиванию большой индустрии.

Пришедшим к власти в Прибалтике националистам были невыносимы «советские монстры»: гигантские фабрики и заводы рассматривались ультраправыми не иначе как «наследие оккупации», от которого они обещали избирателям избавляться ещё во время борьбы за восстановление независимости в позднюю перестройку.

Обретя всю полноту власти, националисты немедленно принялись за исполнение своих обещаний. Их подталкивало ещё и то, что в рабочих коллективах фабрик и заводов были сильны левые, просоветские настроения, к тому же промышленность была сектором экономики, в котором было занято наибольшее количество русскоязычных. Профсоюзы могли стать основой для политической самоорганизации просоветского населения и бросить вызов формирующейся этнократии.