Поцелуй перед смертью - [2]

– У нас есть выбор, Дорри, – возразил он.

Он почувствовал, как напряглось её тело.

Издав ужасающий едва слышный стон: «Нет!», она принялась исступлённо мотать головой из стороны в сторону.

– Послушай, Дорри! – воскликнул он, стискивая руками её плечи. – Никакой операции. Ничего такого. – Он схватил её за подбородок, вдавив пальцы ей в щёки, твердо удерживая её лицо перед собой. – Послушай! – Он дождался, когда дыхание её успокоилось. – В кампусе есть один парень, Херми Годсен. У его дядюшки аптека на углу Университетской и 34-й улицы. Херми продаёт кое-что. Он мог бы достать одни пилюли.

Он разжал пальцы. Она молча высвободилась.

– Ну что, Малышка? Мы должны попытаться! Это очень важно!

– Пилюли… – повторила она недоверчиво, как будто это было какое-то новое слово.

– Мы должны попытаться. Всё могло бы быть чудесно.

Безнадёжно она покачала головой.

– Я не знаю, Господи…

Он заключил её в объятия.

– Малышка, я люблю тебя. Я тебе худого не дам.

Она повалилась на него, головой задев его плечо.

– Я не знаю, не знаю…

– Это было бы так чудесно, – продолжал он, лаская её рукой. – Небольшая квартирка у нас с тобой. Не надо ждать, когда домовладелица свалит в кино…

Наконец она вроде бы поддалась его уговорам:

– Как – как они будут действовать – ты знаешь? А что, если они не помогут?

Он сделал глубокий вдох.

– Если они не помогут, – он поцеловал её в лоб, в щёку, в уголок рта, – если они не помогут, мы поженимся немедленно и черт с твоим папочкой и с «Кингшип Коппер Инкорпорэйтэд». Клянусь, мы поженимся, Малышка.

В своё время он выяснил, что ей нравится, когда её называют «Малышка». Обнимая её и называя «Малышкой», он мог добиться от неё практически чего угодно. Он размышлял над этим и решил, что здесь что-то связано с её холодностью к отцу.

Он продолжал ласково целовать её, тихонько бормотать разную нежную чепуху, и скоро она совсем успокоилась.

Они решили покурить; Дороти подносила сигарету сначала к его губам, потом – к своим; огонёк во время затяжки на мгновение освещал пушистые светлые волосы и большие карие глаза.

Она принялась вращать сигарету перед его лицом, выписывая в темноте огненные линии и кольца. – Уверена, ты можешь гипнотизировать вот так, – заметила она. Потом опять провела сигаретой перед его глазами, медленно. Тусклый огонёк освещал волнообразное движение её руки, её тонкие пальцы. – Ты мой раб, – прошептала она прямо ему в ухо. – Ты мой раб и всецело в моей власти! Ты должен выполнять все мои приказания! – Она была столь прелестна, что он не сдержал улыбку.

Потушив сигарету, он посмотрел на светящийся циферблат своих часов.

– Тебе пора одеваться! – медленно произнёс он, погрозив ей пальцем. – Пора одеваться, потому что уже двадцать минут одиннадцатого, а в одиннадцать ты должна быть в общаге.

2

Он родился в Менассете, предместье Фолл-Ривер в Массачусетсе, единственный ребёнок в семье, где отец работал смазчиком на одной из городских текстильных фабрик, а мать иногда брала шитьё на дом – когда не хватало денег. У них были английские корни с небольшой долей французской крови, а жили они в районе, в основном населённом выходцами из Португалии. Отца это не беспокоило, зато волновало мать. Эта измученная, несчастная женщина рано вышла замуж, и от мужа она ожидала большего, чем стать простым смазчиком.

Ещё маленьким ребёнком он понял, что он очень красив. Гости, приходившие к ним по воскресеньям, всегда восторгались белокуростью его волос, чистой голубизной его глаз, – хотя отец всегда укоризненно качал при этом головой. Они с матерью много спорили о том, как много времени и денег тратит она, чтобы одеть сына.

Мать не поощряла его игры с местными детьми, и его самые первые дни в школе оказались похожими на пытку. Внезапно он стал безымянным участником большой группы ребят, кое-кого из которых забавляла безупречность его одежды и его бросающееся в глаза стремление обходить стороной лужи на школьном дворе. Однажды, когда он уже не мог больше терпеть их нападки, он подошел к вожаку насмешников и плюнул ему на ботинки. Завязавшаяся драка была короткой, но жестокой, и в конце её обидчик лежал на лопатках, а он, уперевшись коленями ему в грудь, снова и снова молотил его головой по земле. Подбежавший учитель разнял их. После этого насмешки сразу прекратились. В последствие тогдашний его противник стал одним из его друзей.

Его отметки в школе были хорошими, отчего мать сияла радостью и даже отец, пусть и неохотно, хвалил его. Он стал добиваться ещё больших успехов, когда сел рядом с некрасивой, но очень способной девочкой, настолько признательной ему за поцелуи украдкой в гардеробе, что она разрешала ему списывать на экзаменах.

Школьные годы были счастливейшими в его жизни; девчонки любили его за обаяние и красоту, учителя – за то, что он был вежлив и внимателен, кивал в такт их речам, когда они давали важный материал, улыбался их робким шуткам; ребятам же он сумел внушить, что одинаково не переносит тех и других, так что им он нравился тоже. Дома он был бог. Отец в конце концов тоже сменил скепсис на почтительное восхищение им.

Когда у него начались свидания, он назначал их девчонкам из тех районов городка, что считались «благополучными». Родители спорили опять – сколько денег давать ему на карманные расходы и сколько тратить на то, чтоб его одеть. Споры были короткими однако, отец препирался только для виду. Мать начала разговоры насчет женитьбы его на дочери какого-нибудь богача. Конечно, она всего лишь шутила, но шутку эту она повторила не раз.