Поцелуй меня в Нью-Йорке - [56]
Не знаю, правильно ли я употребляю это слово в предложении, но я уже мысленно говорю так, как Шарлотта!
«Ну же, поезд, давай! Скорее добирайся до „Сорок второй улицы“! Пожалуйста!»
Хоть раз в жизни… Пускай все получится! Потому что, если я быстро не вернусь на станцию «Тридцать четвертая улица – Геральд-сквер», я навсегда потеряю Шарлотту. Я ведь не смогу разыскать ее, потому что – вот такой я идиот! – я даже не спросил ее фамилию. Я не смогу найти ее на Facebook или Twitter. Мое объявление на «Крейглист» будет выглядеть примерно так: «Тебя зовут Шарлотта, и ты англичанка. Ты смешно ругаешься и боишься кататься с горки на ледянке, но только пока не попробуешь. Мы с тобой отлично проводили время, пока я, идиот, не позволил тебе сойти с поезда одной».
Поезд, в котором я застрял, постепенно замедляет ход и останавливается прямо в тоннеле. Водитель включает громкую связь и объявляет нам – ну, точнее, мне, так как я единственный пассажир в сознании в этом вагоне, – что в поезде, который шел прямо перед нами, одному из пассажиров стало плохо, поэтому мы задержимся здесь на несколько минут.
Мистейк смотрит на меня и поскуливает.
– Мы все равно ее найдем, – шепчу я ей.
– Знаю-знаю, – говорю я Мистейк, задыхаясь от бега, и щенок возмущенно скулит – видимо, я слишком крепко прижал его к груди. Либо собачка боится, что я ее уроню. А может, ее пугает грохот моего сердца. – Это все будет стоить того, если она окажется здесь.
Господи, я надеюсь, что Шарлотта все еще здесь.
Если верить часам на моем телефоне, с момента, когда мы разделились, до момента, когда я вернулся на станцию «Геральд-сквер», прошло примерно полчаса. Пока мы стояли в тоннеле, я пропустил еще один поезд до Бруклина, поэтому на платформе мне пришлось ждать следующий целую вечность, хотя, конечно, на самом деле прошло не больше пяти минут.
И вот я на месте. Неужели Шарлотта не даст мне каких-то полчаса?
Но когда я добираюсь до платформы, на которой мы разделились, ее нигде не видно. Я даже зову ее по имени, но в ответ слышу лишь эхо собственного голоса. Я шагаю вдоль платформы, но на станции только один человек – парень в клетчатой рубашке и парке, настолько похожих на мои, что я уже начинаю опасаться, не снится ли мне все это. Может, я просто задремал, все еще сидя в поезде рядом с Шарлоттой, пока мы едем на Манхэттен?
А затем Мистейк хватает меня за руку, как бы говоря: «Пап, ну хватит, прекращай уже бегать». И я больше не могу отрицать, что случившееся реально. Все происходит на самом деле.
Шарлотты здесь нет.
Я останавливаюсь и сажусь на скамейку, устраивая Мистейк у себя на коленях. Я облажался. Я такой идиот. Шарлотта вовсе не была моим способом забыть Майю, она не была моим спасением. Вовсе нет. Она была девушкой, с которой я познакомился, девушкой, которая мне понравилась. Которая понравилась бы мне даже в самый распрекрасный день моей жизни, а не только в тот, в какой я ее встретил.
И теперь я ее потерял.
Мистейк неодобрительно лает на меня. Не знаю, хочет ли она, чтобы я опустил ее на землю, или она ругает меня за то, что я сижу здесь и не пытаюсь ничего исправить. И, хотя я знаю Шарлотту меньше десяти часов, думаю, я могу понять, куда она пошла. Мне просто нужно хорошенько пораскинуть мозгами…
Она куда-то ушла. Куда-то недалеко. Десятый шаг… Десятый шаг – что-то насчет «узреть перспективы».
Ну конечно! Я знаю, куда Шарлотта хотела пойти. И это не первый раз за этот вечер, когда я пришел к такому выводу. Но на этот раз ее планы меня не раздражают, наоборот, я взволнован и возбужден. Внезапно дурацкая идея туристки Шарлотты кажется абсолютно потрясающей.
Я прижимаю к себе переноску, пытаясь успокоиться, и говорю Мистейк:
– Ты же хорошая девочка, правда? С этого момента я хочу, чтобы ты вела себя как мягкая игрушка: тебе ни в коем случае нельзя шуметь… Ни в коем случае, если мы хотим попасть на Эмпайр-стейт-билдинг!
Пару минут спустя я на месте, и Мистейк заставляет меня гордиться собой, сидя в старой сумке Макса совершенно неподвижно. Билетерша в стеклянной кабинке – женщина средних лет – встает со стула и кладет телефон в карман. Я с ужасом понимаю, что она собирается уходить. Заметив меня и Мистейк, подбегающих к ней, женщина одаривает нас извиняющейся улыбкой.
– Просто скажите мне, – говорю я, задыхаясь от бега, – за последние несколько минут сюда приходила молодая англичанка? Вы видели, как она уходила?
– У нас здесь столько туристов, дорогой, – говорит женщина, выискивая что-то в своей сумке. Если верить ее беджу, зовут женщину Паула.
– Прошу вас, мэм. Сейчас два часа ночи и Рождество. Не может быть, чтобы тут было столько туристов, что вы не смогли бы ее вспомнить.
Не знаю, то ли мой срывающийся голос, то ли лай Мистейк, которая как бы говорит: «Послушайте, этот мальчик влюблен!», но что-то определенно заставляет Паулу вновь посмотреть на меня. Она, похоже, начинает воспринимать меня всерьез. А почему бы, собственно говоря, и нет? Не так уж много людей заявляются в Эмпайр-стейт-билинг в два утра в Рождество с щенком на руках, спрашивая об английской девушке, если у них нет на то серьезной причины!
