Поцелуй богов - [79]

— Абсолютно невозможно! — Ли накрыла голову подушкой. Кровать была настолько завалена всяким хламом, что казалась выгородкой галереи Тейт. — Меня тошнит от напыщенных оборотов и анекдотов о Ларри и Дикки, Джонни и Снизи, Бэшфул и Доке. Категорически отказываюсь! Скажи, что я в постели со Станиславским. Что занята в театре Ненависти. Что с какими-то шестью типами пошла за лекарствами. Скажи, пусть вызовет себе театральную шлюху и займется с ней делом.

— Я сказал, что это для тебя большая честь и ты в восторге. Он уже едет.

Оливер стоял посреди комнаты и изображал свое присутствие на сцене: ноги широко расставлены, руки разведены в стороны, на безвольных узких губах знаменитая улыбка. Джон и Ли рядком сидели на диване. Ли излучала пассивную враждебность, от которой актера вынесло бы за любой просцениум в мире, но, истинный профессионал, Оливер принимал ее за восторженное внимание и жажду познания.

— Матушка-театр! — провозгласил он. Подождал и повторил: — Батюшка-театр! Брат, сестра, друг, любовник, любовница. Все это театр. Наша семья готова принять нового члена в приют благородного призвания.

Ли открыла было рот, но Джон стиснул ей колено.

— Добро пожаловать! Говорят, что актеры и драматурги не умирают и после кончины их души населяют сцену. Я не верю в привидения, но театр обогащается духом, тенями и представлениями. В отличие от телевидения творческий акт в театре мгновенен — был и нет его. Но он никуда не исчезает. Фильмы стареют и разрушаются, на них появляются механические повреждения. А представления живут в публике, в актере, в атмосфере. На благословенном мистическом пространстве сцены все, что глазу и уху представляется непостоянным, на самом деле вечно. Мы последние истинные жрецы безбожного века, призванные общиной правды, истинной правды. Правды между строк, правды веротворчества. Мы играем не перед публикой, мы играем вместе с публикой. Единение жрецов и паствы — в этом уникальное божественное откровение театра. Быть его частицей, держать копье или хоругвь — величайшая привилегия культуры. Все другие средства масс-медиа — одно развлечение, шутовство, забава, ребяческий дивертисмент. Только в театре случаются золотые мгновения.

Джон ощущал, как вибрировала рядом Ли, и успокаивающе обнял ее за плечи.

— А теперь болтики и винтики нашего ремесла. Одно слово, всего одно лишь слово об истине. Блестящая, талантливая звезда Ли должна непременно забыть, выкинуть из памяти и не вспоминать все, что она знала об игре. Мы Братство деревянного «О». Не представляем, а пропускаем через себя. Распространенное заблуждение новичков, будто роль можно нацепить, как костюм, стоит только добавить к характеру нужные черты, прилепить искусственный нос и изменить на потешный голос. Сцена — исповедальня, на ней происходит акт откровения. Актер обнажается…

— Как крайняя плоть? — спросила Ли.

— Как луковичка, — уточнил Оливер. — Снимает шкурку за шкуркой, пока не откроется правда характера. В этом и заключается истина. — Он завершил пассаж неспешным, нарочитым жестом истинного лицедея.

Он продолжал в том же духе еще минут десять, подогревая зад на жаровне своего потрескивающего великолепия. Наконец в порыве оваций, многократных вызовов и повторных выходов, возбужденный хвалебным раздражением Ли, Оливер поклонился и сошел со своей личной сцены.

— Черт бы его побрал! — пожелала Ли, когда дверь за ним захлопнулась. — Черт бы побрал вместе с его чертовым опекунским тоном. Объясни, почему театралы способны тратить столько времени и сил, выискивая мотивацию для того, чтобы поднять чашку с чаем, и посвящают себя без остатка пониманию паршивой человеческой сущности, когда произносят текст, и в то же время, когда говорят сами, не видят, какие они задницы?

— Из-за незащищенности.

— Незащищенности? Не похоже. Этого типа его собственный словесный понос куда угодно вынесет.

— И тем не менее это незащищенность. Любой вид искусства так навязчиво самопрепарируется и обосновывает собственную значимость, потому что на самом деле не уверен в своей ценности.

Ли поцеловала Джона.

— Когда речь заходит о кино, говорят о деньгах и о публике и никогда об игре. Мы просто это делаем.

— Да, но пойми, у театра нет ни денег, ни публики. И таким образом театралы не могут оценить собственную значимость. А если бы попытались, то совершили бы самоубийство. Нет даже славы. Славу актерам приносят телевидение и кино. Поэтому театр вынужден генерировать собственные ценности — из тонкой атмосферы, из призраков, из «момента». Но вот чего я действительно не могу осознать: тебе-то зачем понадобился театр?

— Я сама задаю себе этот вопрос. И отвечаю: наверное, дело в отце — он всегда хотел играть в театре. Мне было бы приятно, если бы он мной гордился. И еще купилась на эту ерунду с волшебным моментом. Это как будто ты прихожанин, а тебе говорят, что где-то есть тайная часовня, куда допускают только самых лучших. Элиту. У них свое знание — святее, чем твое самодовольство: я делала, а ты нет. Всегда хочется стать членом клуба, в который тебя не пускают. Черт побери, это только пьеса. Денег нет, и никто ее не увидит. Так чего беспокоиться? Репетиций не будет две недели. Так что давай заложим за воротник.