Поцелуй богов - [22]

Ли не вздыхала, не возражала, не привередничала. Она встала и отошла подальше, пока не оказалась заключенной в раму английского ландшафта. За ее спиной простиралась Англия: над излучиной реки арками раскинулись кроны старых дубов. На что бы ни рассчитывали собравшиеся за столом, они этого не получили. Ли начала петь:

Юный поэт пошел на войну,

В шеренгах смерти он рвался в бой

С отцовским мечом на правом боку

И с лирой своей за спиной.

Песенный край, промолвил смельчак,

Пусть даже предаст тебя кто-то другой,

Но меч и лира в моих руках

До смерти пребудут с тобой.

Она пела со сдержанной силой, очень отчетливо, уверенно, с сознанием собственного мастерства нанизывая друг на друга чистые ноты. Пронзительная песня оказалась короткой. И не успела трогающая душу мелодия сорваться с губ Ли и долететь до ушей собравшихся, как все было кончено и наступила тишина.

Восхищенный Джон посмотрел на их лица. На них застыло выражение детского обожания: рты слегка приоткрыты, глаза затуманены, головы, как губки, готовы впитать любой звук, каждое движение, упаковать до случая, бережно хранить, а потом вывалить друзьям и произвести на них впечатление. Память от многих пересказываний становится прилипчивее и мягче. Эти люди, такие холеные, такие пресыщенные, такие самоуверенные, когда речь заходила об их профессии, скатились до положения обычных фанатов, чьи лица во тьме купались в лучах звезды. А может, не скатились, а, наоборот, вознеслись и сделались ее спутниками.

Первым нарушил молчание Гилберт. Он подскочил к Ли, схватил ее за руку и запечатлел на костяшках пальцев жаркий поцелуй.

— Невыразимо! Совершенно невыразимо! Потрясающе! — Он уже собрался рассказать в мельчайших подробностях, насколько все невыразимо и насколько он потрясен, как его перебил зычный голос Оливера:

— Браво! Браво! Это должно звучать со сцены.

Ли улыбнулась, отняла руку и взглянула на часы.

— Вы очень любезны. Что ж, выигрышная роль исполнена, нам пора двигаться.

Машина катилась по темной аллее. Ли придвинулась к Джону и поцеловала его в шею.

— Ну, как я себя вела?

— Великолепно. Песня была замечательная. Ты их всех приручила — они буквально ели из твоих рук.

— Что верно, то верно, этот Гилберт чуть не отъел мне руку. Невероятный зануда. Ну его. А что ты думаешь об Оливере и Сту?

— Хорошие ребята. Оливер выглядит, как бы это сказать, суматошным и экспансивным, но ему чего-то недостает.

— Конечно, недостает. Меня. Его карьера в дерьме; он неудачник с репутацией человека все еще в клешах и бачках. И как ни пыжился, за десять лет хрен чего достиг. Я его самая большая надежда вернуться обратно в игру.

— Да ну?

— Мне показалось, он немного с приветом.

— С приветом?

— Ни уверенности, ни основательности… Дерганый.

— Ты говоришь, будто он твой новый приятель.

Ли отодвинулась и зажгла сигарету.

— Так и есть. Это бизнес. А как тебе показалась его мегера?

— Не очень. И она не в восторге. Ревнует к тебе.

— Сука. Ты знаешь, что она трахается с Гилбертом?

— Не может быть! — удивился Джон. — Откуда это известно?

— Все говорят. А что ты делал с этой уродиной на запруде?

— Она просила наркотики, а когда я не сумел ее удовлетворить, решила меня шокировать.

— Ты вообще ее не сумел удовлетворить?

— Вообще.

— Но она ведь делала заход?

— Делала.

— Она подкатывалась к индийцу — торговцу сигарами. У этой девочки перебывало во рту больше хренов, чем у профессиональной минетчицы. А что насчет Сту? Ты ведь знал его по колледжу?

— Смутно. И понятия не имел, что он все еще при театре. Кстати, он тоже делал заход.

Ли рассмеялась.

— Ты пользуешься успехом. Тебя нельзя вывозить на люди. — Она шутила только наполовину. — Но как ты считаешь, мне стоит с ним работать?

— Он ушлый. И просил оказать на тебя влияние.

— Решил, что немного содомского греха не повредит. Сейчас он на взлете и, говорят, может стать самым лучшим.

— А что за проект, если не секрет?

Ли немного помолчала.

— Заманчивый. Классика. Именно то, что я искала. Понимаешь, я никогда не играла в театре — то, что пижон Гилберт называет настоящей игрой. Эта штука пугает меня до жути, но она существует, а я ее не пробовала. Люди, которые считают, что театр — это сраная вершина любого дерьма на свете, — компашка зацикленных. Но тем не менее я хочу попробовать, чтобы заявить им: не выпендривайтесь, ничего тут нет особенного, у меня все получилось. И еще, мой отец мечтал о классике. О всяких таких художественных штучках. Но так до них и не дошел. Работал только с водевилями и на телевидении. Представляешь, он декламировал мне на ночь из Фальстафа. — Ли улыбнулась своему отражению в окне и вместе с воспоминаниями выдула тонкую струйку дыма.

— И что именно?

— Что именно из Фальстафа? Господи, разве я помню! Пиво и киски — и отец, и Фальстаф, они оба этим увлекались.

— Да нет, из классики. Что тебе предложили?

— «Антигону».

Греческое имя буквально оглоушило.

— «Антигону»? — переспросил Джон, пытаясь говорить ровным голосом.

Ли недоверчиво хмыкнула.

— Ты что, ее знаешь?

— Конечно. То есть я хотел сказать, что играл в школе. Хора.

— И что?

— Что «и что»?

— Как ты думаешь, роль для меня подходящая?