Поцелуй бабочки - [8]

— Ничего ты не говорила!

— Одри, — мягко возразила мать, — я говорила это, когда мы встречали тебя в аэропорту. Пожалуйста, не делай из меня дурочку. — Одри широко раскрыла глаза и готова была решительно запротестовать, когда мать продолжила: — Но с самого прибытия — точнее, с той минуты, как ты вышла в зал ожидания — ты вела себя так, словно окружена врагами: огрызалась, набрасывалась на всех, была отвратительно груба с Витторио, который, надо сказать, вел себя на удивление сдержанно… Впрочем, хватит об этом. Я знаю, ты волнуешься из-за своего приюта, беспокоишься о животных, но в этом не виноваты ни я, ни Рико, ни Витторио. Витторио вовсе не обязан сдавать тебе землю в аренду, у тебя нет никаких оснований требовать этого. Больно признаваться, но мне очень стыдно за тебя. Я не учила тебя плохим манерам, и если это влияние Пола, то тогда чем скорее прекратится ваша связь, тем лучше.

— У нас с ним нет никакой связи, — прервала ее Одри.

— Я молчала все это время, — решительно продолжала Эмили, — потому что… потому что испытывала неловкость.

Ошеломленная, едва не потерявшая дар речи, Одри прошептала:

— Неловкость?

— Да. Рико всем и каждому говорил, какая у него чудесная взрослая дочь. Он был так горд, так счастлив, а ты никого к себе не подпускаешь и воротишь нос от любого предложения познакомиться с его друзьями.

— Неправда!

— Правда. Я знаю, ты делала это не нарочно, по рассеянности или не подумав, — но теперь мой дом здесь. Есть люди, с которыми я вижусь каждый день… и мне было бы стыдно, если бы они за моей спиной говорили, что моя дочь…

— Грубиянка? — обмерла Одри.

— Настырная, — покачала головой мать. — Это на тебя не похоже. — Затем она вздохнула и призналась: — Нет, похоже. Ты действительно настырная, но никогда не была грубой. Мнение людей имеет большое значение, Одри. Нельзя отвергать их, потому что они тебе неинтересны или потому, что твой ум занят чем-то другим. Я думала, это будет так приятно, — грустно добавила мать. — Мне хотелось, чтобы ты приехала, хотелось показать тебе Рим. Но ведь ты бы не появилась, если бы речь не зашла об этом несчастном куске земли, правда?

Одри начала слабо защищаться:

— Конечно, я бы приехала, но ведь прошло всего шесть месяцев, я думала, вам хочется побыть вдвоем…

— Ты говоришь искренне?

— Да.

Но искренностью тут и не пахло, она выдумала эту причину, чтобы заглушить укоры собственной совести. А правда заключалась в том, что затея с приютом для животных так увлекла ее, что все остальное ушло на второй план. Она прекрасно знала, что родители изнывают от желания показать ей Рим, похвастаться тем, как Рико заботится об Эмили…

Проанализировав свое поведение после приезда, Одри почувствовала себя последней дрянью. То, что все это было сделано без злого умысла, роли не играло.

— Мне очень жаль, — с несчастным видом пробормотала она. — Я и в самом деле не хотела показаться грубой, просто если я не смогу найти места для несчастных животных, их придется выпустить, а при одной мысли об этом у меня душа разрывается.

— А у меня разрывается душа при мысли о том, что ты не похожа сама на себя.

Это был завуалированный упрек, подразумевавший, что люди важнее животных. Что ж, спорить не приходилось.

— Мне очень жаль, — снова сказала Одри. — Но…

— Никаких «но», — мягко прервала ее мать. — Просто попытайся взглянуть на свое поведение со стороны. Впервые в жизни Рико получил возможность о ком-то заботиться, на кого-то изливать свою любовь. Итальянцы помешаны на семье, у всех его кузенов, племянников, племянниц есть дети, которыми хвастаются и о которых говорят часами…

— А у бедного Рико одна я!

— Да, Одри, и на твоем месте я бы позаботилась о нарядах и макияже.

— Но я ничего с собой не привезла!

— Я знаю… потому что ты не собиралась ни с кем знакомиться, — грустно сказала мать.

Одри посмотрела на укоризненное лицо матери широко раскрытыми глазами, вздохнула и огорченно подумала, почему жизненные сложности сваливаются на человека так же одновременно, как приходят на остановку автобусы.

— Я обещаю сделать для него все, что смогу…

— Не потому, что ты должна, Одри… — начала Эмили, и девушка почувствовала себя вдвойне несчастной — и из-за слов матери, и из-за своей черствости. Она искренне любила отчима и должна была осознавать важность своего приезда, обязана была понять это еще до того, как заварилась каша с участком.

— Нет, не потому что должна, — пообещала она. — Потому что я так хочу, потому что я ни за что на свете не обидела бы его. Или тебя. Я даже извинюсь перед Витторио, — добавила она, изобразив улыбку. — Но я действительно не знала, что вы снимаете у него квартиру.

— Мы не снимаем ее, — возразила мать. — Это его квартира.

Пораженная Одри воскликнула:

— Ты хочешь сказать, что он живет здесь? Постоянно?

— Да. Ты должна была догадаться, потому что это не тот адрес, который я тебе давала.

— Извини, не догадалась. Я не посмотрела на адрес, когда мы приехали из аэропорта. Как я могла догадаться? А когда ты сказала, что номер телефона другой, я подумала, что ты просто сменила его по каким-то соображениям. — Были и другие вещи, на которые она не обратила внимания. Тут Одри нахмурилась. — Но я писала вам каждую неделю, — пробормотала сбитая с толку молодая женщина.