Побратимы - [41]

— Когда Мария рассказала о встрече с вами, — продолжает посланец, — мы решили предупредить вас об опасности. Вот я и пришел к вам.

— Спасибо, дорогой. Большое спасибо, — крепко жмет руку «учителя» Яков.

Он просит его немного отдохнуть, а сам с друзьями держит совет.

— В лес пробраться, конечно, можно. Но обстановка осложнилась. Степа контужен, — тише обычного говорит Яков. — В бою он — не вояка. Выдержит ли броски? А ситуация такая, что в любую минуту фашист может увязаться за нами. Придется и отбиваться. Не потерять бы нам Степана, а? Второе, сигнал о гибели ребят. Надо бы разведать. Возможно, кто живой. Гляди, вырвем. И еще одно, и, пожалуй, самое важное: в степи сейчас не только наша группа. А раз немцы насели на предгорье, то надо отвлечь их внимание в другую сторону. Выручить те группы.

— Вроде вызвать огонь на себя? — вставляет слово Николай Парфенов. — Я не против. Но как это сделать?

— Повернем в Присивашье, — твердо говорит Яков. — Там будет тихо. Сманеврируем. И Степан сил наберется.

— А разве этим мы поможем другим? — недоумевает Парфенов.

— Конечно! Мы наделаем там шума. Покажем, что виновники катастрофы отходят к берегу Азовского моря. Немцы подумают, что дорогу громят не партизаны, а десантники Красной Армии, высаженные с моря. Часть охранников направится в Присивашье, и тогда нашим группам пройти в лес будет легче.

Попрощавшись, «учитель» уходит в Желябовку. Там он проверит сведения о гибели четверки партизан, а вечером будет пущен слух, что диверсантов видели в Присивашье. Яков же с друзьями проскользнет через шоссе и железную дорогу и объявится в каком-нибудь селе Присивашья, севернее железной дороги.

Так и порешили. Снова пустились в трудный путь. Наконец, Присивашье.

В село вошли глубокой ночью. Пробрались в коровник. В нем темно. Звенят цепи налыгачей. Слышно, как упругие молочные струи ударяются в подойник.

— Ой, ой! — упавшим голосом вскрикнула доярка. — Не стреляйте! Ради бога! Для деток я. Голодные!

Ее с трудом успокоили. Узнав партизан, она обрадовалась, а потом поведала свою горесть.

Муж в Красной Армии. Дома — трое, мал мала меньше. Голод. Коров у одних совсем забрали, у других взяли в общий коровник, чтоб доили под контролем полиции и все молоко сдавали немцам. За стаканом молока для больного крадешься к своей корове, рискуя жизнью: заметят — расстреляют[26].

— А сейчас полицаи где? — спрашивает Яков.

— Два полицая и староста проводят собрание. Крестьяне не сдают зерно. Шерсть тоже. Комендант приказал взять должников и не отпускать, пока не согласятся сдавать. Вот и сидят.

— А немцы в селе есть?

— Вообще-то есть. Но сейчас по тревоге куда-то уехали. Остались только караульные за селом, у склада.

— Ну, тогда мы полчасика, как говорится, похозяйничаем у вас! — объявляет Яков. — Не возражаете?

Партизаны просят воды — напиться и набрать во фляги. Вместо воды они пьют молоко. И едят хлеб: их угощают обрадованные доярки. Потом ведут к дому, где проходит собрание.

Возле дверей на скамейке, обняв винтовку, сидит страж. Яков направляет на полицая автомат, потом, сняв пилотку, подносит к его глазам красноармейскую звезду. Бессловесное представление партизан заканчивается выразительными жестами: палец к губам и пистолет, приставленный ко лбу.

Толстый скуластый полицай онемел от страха. Обезоруженный, он словно прирос к скамейке. Рядом с ним садится Степан. А трое бесшумно проскальзывают в дом.

Просторное помещение заполнено людьми. Кто сидит или полулежит на полу, кто подпирает плечом стену. Накурено. Стоит полутьма. Кажется, что вот-вот погаснет тусклая лампа, стоящая на голом столе.

За столом двое. Плюгавый мужичонка неопределенного возраста — видать, староста. Рядом — старый, сухой полицай.

Все молчат. Ни звука, ни движения, И никто не замечает, что у дверей, в заднем ряду появились трое незнакомцев. Минуты текут тягуче медленно. Наконец, сидящий за столом подает тонкий голос:

— Ну что, господа! — кладет он на стол сухой кулак. — Долго я еще буду ждать? Все равно ведь сдавать хлеб и все прочее будете! Я с вас не слезу. Немецкая власть твердая.

Его писклявый голос глохнет, как в бочке. Опять воцаряется тишина. То в одном, то в другом месте в полутьме мигают желтые огоньки папирос. Чуть приметно обрисовываются лица: бородатые старики, плотно повязанные платками женщины.

В тишину вкрадывается легкий шелест бумаги и шепот:

— Передавай!

Шепот повторяется, перерастает в слабый шумок. И вот из серой дымки высовывается рука с бумажкой, кладет ее на стол перед старостой.

Лампа скупо освещает крупные типографские буквы:

КРАСНЫЙ КРЫМ

ПРИКАЗ ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО…

И портрет И. В. Сталина.

Полицай обмер. Староста откидывается назад, будто его обожгло. Его глаза округляются, из полутьмы к нему подступают трое с автоматами. Комната понемногу пустеет.

— Так кому, говоришь, хлеб сдавать?

Староста открывает рот, заглатывает воздух, не произнося ни единого звука.

— Давайте сюда и того толстого стража!

Разговор выходит короткий: рассвет торопит.

— Назовите хотя бы одно дело, сделанное вами для пользы населения, — сдержанно требует Яков. — Одну-две фамилии свидетелей. Только это сможет спасти ваши головы.