Побратимы - [8]
— Климов?
— Никак нет, рядовой Карпухин, товарищ капитан.
— Очень приятно. Комсомолец?
— Так точно.
— Покажите билет.
— Нет билета, сдал секретарю, товарищ капитан.
— Так. А вы, Климов, комсомолец?
— Так точно. Билет я тоже сдал…
— Так, так. Вопросы имеются?
— Есть предложение — вопросы в письменном виде… — это опять Генка.
— А вы, я вижу, веселый? — Капитан снова подошел к Карпухину.
— Оптимист, товарищ капитан.
— Так-так. Оптимизм — дело хорошее. Только когда он настоящий, а не на градусах настоенный. Верно? Впрочем, коли нет вопросов, будем считать прения оконченными.
Он позвал сержанта. Вручил нашему старшине одну из бумаг, лежавших на столе, и попрощался с ним.
— Проводите товарища старшину, сержант. А потом отведете арестованных, — он кивнул в нашу сторону, — в шестую.
— У Антона Павловича Чехова, — заметил Генка, — есть такой рассказ — «Палата № 6».
Капитан улыбнулся.
— Вы, кажется, действительно оптимист, Карпухин. Между прочим, для полного знакомства, моя фамилия не Чехов, а Семин. И никакой палаты для вас у меня нету. А вот камера найдется. Как вы слышали, под номером шесть.
Возвратился сержант.
— Значит, все ясно, вопросов нет? — еще раз спросил капитан. — Тогда так: сегодня — ужин, отбой. А завтра — работа. У нас зазря хлеб не едят.
— Какой может быть разговор, товарищ капитан. Чай, мы не дармоеды! — весело отчеканил Генка.
И сержант повел нас в камеру.
В коридоре я не сдержался, выдал все своему закадычному, пусть не паясничает. Генка не обиделся.
— Переживаешь? На «губу» попал? Ну и дурак. Да ты читал серию «Жизнь замечательных людей»? Про Суворова читал? А про Чкалова? Размазня ты, Валерка. Да любой из нынешних наших маршалов, будучи солдатом, я уверен, не миновал «губы». «Губа» уставом предусмотрена. А мы обязаны служить по уставу. Верно, товарищ сержант?
— Отставить разговоры, — строго скомандовал тот. — Нашел где устав применять…
Генка замолчал.
Мы миновали довольно длинный и темный коридор, спустились по каменным ступенькам в полуподвальное сводчатое помещение и остановились возле массивной, давно не крашенной двери. Сержант щелкнул задвижкой, потянул на себя дверь, которая тотчас же отозвалась натужным басовитым скрипом, и впустил нас в камеру. Дверь, повторив в обратной нотной последовательности тот же звук, захлопнулась. Из глубины тускло освещенной камеры нам навстречу вышел длинный, худой солдат.
— Новенькие? — поинтересовался он. — Кто такие? — Увидев на наших петлицах танковые эмблемы, разочарованно сказал: — Трактористам привет.
— Что, неважно кормят? — не отвечая на «привет», осведомился Генка.
— Откуда ты взял?
— Сужу по вашей комплекции, милорд.
— Ха, меня как не корми, я всегда такой. Кто на длинные дистанции, стайер по-нашему, тот всегда худой.
— Понятно. Удовлетворен, господин стайер, можете продолжать свой отдых.
— А ты по какому праву так со мной разговариваешь?
Генка не удостоил солдата ответом. Тот возвратился на свое место. За окном начали сгущаться сумерки. Я посмотрел на часы: сейчас рота уже возвращается с ужина. И так мне захотелось быть в строю, шагать под дружную многоголосую:
Может, это и хорошо, что мы не знали другой песни. Эта лучше других. Под нее уж очень хорошо идти.
Может, Генка угадал мои мысли, может, он тоже думал о том же самом — он ведь в принципе славный малый. Балагур, конечно. Ну, а что в этом плохого! Без этого тоже нельзя. Без этого служба — не служба.
— Брось, старик, не отчаивайся. — Генка хлопнул меня по плечу. — Пять суток — не полярная зимовка на Диксоне. День да ночь — сутки прочь. Мы еще покажем себя, старик. За одного битого сколько небитых дают? Давай раскладывай бивак, старик. Слухайте, синьор стайер, — обратился он к солдату, — будьте ласковы, распорядитесь насчет электрического освещения. Темновато, понимаете ли…
Солдат послушно прошел к двери, постучал. Из коридора раздался голос часового:
— В чем дело? Проголодался, что ли?
— Свет включи, служба.
Под самым потолком вспыхнула лампочка.
— Давайте теперь познакомимся, — я протянул руку и назвал себя.
— Цезарь Кравчук, — представился солдат. — Последнего года службы. Из подразделения Крохальского. Может, слыхали?
— Ах, Крохальского… Премного наслышан. Потому как соседи, — весело сказал Генка и протянул свою лапищу Кравчуку. — Будем знакомы, как говорится, по корешам: Геннадий Карпухин, первого года службы. Танкист… Ваше имя, синьор, мне по душе. Звучное. Императорское имя.
— Вы не обижайтесь на моего товарища, Цезарь, он такой… Оптимист, одним словом…
— Ничего, послужит — оботрется, — без всяких сердитых ноток ответил Кравчук. — Я сам был любитель потравить баланду.
После ужина мы знали о нашем новом знакомом столько же, сколько он знал о нас обоих, — почти все.
Лампочка под потолком дважды мигнула и погасла. Над дверью загорелся крохотный «ночник».
— Сатурн почти не виден, — скаламбурил Генка, ворочаясь на голых нарах. — Ну и постельки, доложу я вам. На таких не понежишься.
— Да, уж это точно, — засмеялся Цезарь. — Постели — не подарок.
У Кравчука служба шла к концу. Он уже отправил свои документы в вуз и теперь не без оснований беспокоился, как бы арест не помешал ему поступить в институт. Напишут в характеристике… За всю службу парень не имел взысканий. Одни благодарности. Четыре нагрудных знака заслужил. Полный, как пишут в газетах, кавалер. Но вот, поди ж ты…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Изустная история вьетнамской войны от тридцати трёх американских солдат, воевавших на ней.
Алексей Николаевич Леонтьев родился в 1927 году в Москве. В годы войны работал в совхозе, учился в авиационном техникуме, затем в авиационном институте. В 1947 году поступил на сценарный факультет ВГИК'а. По окончании института работает сценаристом в кино, на радио и телевидении. По сценариям А. Леонтьева поставлены художественные фильмы «Бессмертная песня» (1958 г.), «Дорога уходит вдаль» (1960 г.) и «713-й просит посадку» (1962 г.). В основе повести «Белая земля» лежат подлинные события, произошедшие в Арктике во время второй мировой войны. Художник Н.
Эта повесть результат литературной обработки дневников бывших военнопленных А. А. Нуринова и Ульяновского переживших «Ад и Израиль» польских лагерей для военнопленных времен гражданской войны.
Рассказ о молодых бойцах, не участвовавших в сражениях, второй рассказ о молодом немце, находившимся в плену, третий рассказ о жителях деревни, помогавших провизией солдатам.
До сих пор всё, что русский читатель знал о трагедии тысяч эльзасцев, насильственно призванных в немецкую армию во время Второй мировой войны, — это статья Ильи Эренбурга «Голос Эльзаса», опубликованная в «Правде» 10 июня 1943 года. Именно после этой статьи судьба французских военнопленных изменилась в лучшую сторону, а некоторой части из них удалось оказаться во французской Африке, в ряду сражавшихся там с немцами войск генерала де Голля. Но до того — мучительная служба в ненавистном вермахте, отчаянные попытки дезертировать и сдаться в советский плен, долгие месяцы пребывания в лагере под Тамбовом.
Ященко Николай Тихонович (1906-1987) - известный забайкальский писатель, талантливый прозаик и публицист. Он родился на станции Хилок в семье рабочего-железнодорожника. В марте 1922 г. вступил в комсомол, работал разносчиком газет, пионерским вожатым, культпропагандистом, секретарем ячейки РКСМ. В 1925 г. он - секретарь губернской детской газеты “Внучата Ильича". Затем трудился в ряде газет Забайкалья и Восточной Сибири. В 1933-1942 годах работал в газете забайкальских железнодорожников “Отпор", где показал себя способным фельетонистом, оперативно откликающимся на злобу дня, высмеивающим косность, бюрократизм, все то, что мешало социалистическому строительству.