Побежденный - [85]

Когда карабинеры увели Эрхардта, Таку свистнул.

— Черт возьми, вот так история! Какая замечательная сцена для фильма!

Полковник скромно улыбнулся.

— Вы устроили нам развлечение. Я сделал все возможное, чтобы ответить вам тем же. Таковы законы гостеприимства.

13

— Знаю, прекрасно знаю, что вы сами в состоянии произвести арест, но прошу тебя ради нашей старой дружбы — позволь сделать это моему племяннику. Потом ничего не стоит состряпать рапорты, разделить эту честь к нашему общему удовольствию, — говорил полковник Убальдини по телефону своему старому другу и врагу полковнику де Гратису, начальнику карабинеров Флоренции. — Сам выезжаю сию минуту и буду во Флоренции часа через два. Не забывай, Фульвио, я занимаюсь этим делом с самого начала. И вполне справедливо, что не остаюсь в стороне… Что?… Нет-нет; делаю это ради парня, он, как тебе известно, герой, но совсем без savoir-faire[75], безо всякого интереса к карьере. Надеюсь, чувство успеха, которое в нем пробудит этот арест, расшевелит его, заставит подумать о восхитительных горизонтах, которые откроются ему при желании… Я знал, что ты поймешь… Если нужны еще доводы, позволь напомнить об одном случае в Албании, когда тебе понадобилась моя помощь… Вот-вот… Я спас тогда твою шкуру… Напоминаю об этом не так уж часто, но теперь хочу напомнить, чтобы ты не вмешался и не испортил все. Полностью тебе доверяю. Конечно. Как дочка? Ах, у тебя сын? Надо ж так напутать. Очень рад слышать. Мне бы так везло с племянником. Arrivederci[76].

Утерев лоб, Убальдини втиснулся в уютный салон лимузина и сказал шоферу:

— Во Флоренцию, Альберто. Быстро не гони, особенно на поворотах, при моем весе меня швыряет туда-сюда. К тому же мне нравятся тосканские виды.

Тем временем Валь ди Сарат так гнал машину к Флоренции, словно возглавлял гонку. Маленький «фиат» подскакивал на неровной, петлявшей дороге, взвизги шин напоминали зловещие отзвуки бойни. Он чувствовал себя слившимся с машиной, ощущение это типично итальянское, и казалось, переводил все тонкости теории механики в поэму движения. Ему было весело. Маленький мотор работал ровно, влага вечернего холодного воздуха была для карбюратора живительной. К нему словно бы вернулась юность. На крутом правом повороте появилась красная «альфа-ромео», несшаяся прямо на него со скоростью не менее восьмидесяти миль в час. Валь ди Сарат, доверив руль инстинкту самосохранения, успел разглядеть в ней две белые фигуры. Столкновение казалось неизбежным. Машины на миг соприкоснулись. Рывок, лязг, и задний бампер «альфа-ромео» упал на дорогу, подняв фонтан засохшей грязи. Сама машина вынеслась в поле. Валь ди Сарат свернул к обочине и затормозил. Глянул назад из окошка. Двое сидевших в той машине, наверняка отпрыски какого-то богатого, праздного семейства, помахали ему и громко, истерично расхохотались. Он выкрикнул несколько отборных оскорблений, какие пришли на ум, включил скорость и поехал дальше. Сзади что-то раздражающе дребезжало, но он не потрудился выйти из машины и взглянуть на повреждение. Веселье исчезло: Он сигналил на каждом повороте и предавался раздумьям.

Несколько лет назад он, возможно, тоже расхохотался бы и потом бесстыдно приукрашивал в рассказах то, что произошло. «Я выжимал все сто пятьдесят километров на своем маленьком «фиате»… Понимаю, что звучит неправдоподобно, но я установил спаренные карбюраторы с нагнетателем… И вдруг какой-то псих в «альфа-суперспорт» выносится из-за поворота на скорости двести километров в час…» Теперь он стал сдержанным. Достиг того возраста, когда понимаешь ценность жизни. Те два парня по возрасту не могли участвовать в войне. В этом вся разница.

Валь ди Сарат задумался о своей жизни, о том, какой бессмысленной она была, как необузданно расточал он свои способности, не принося пользы ни себе, ни другим. Да, делал добро, сердце у него в положенном месте, но случайно, походя.

Начало его жизненного пути было многообещающим. Он изучал конструирование мостов — творческое, кропотливое дело. Однако во времена самых громких заверений фашистской власти оно казалось скучным. Невозможно сидеть в унылом кабинете, обдумывать сухие проблемы конструкции консоли, когда на улице щенки режима тявкают о своей преданности вновь обретенной силе и головокружительным устремлениям. Он отправился в Абиссинию легионером. В девятнадцать лет захватывающе быть одетым в черное, готовым идти навстречу смерти в костюме, утверждающем своей мрачностью, что подписан некий контракт с бессмертием. Пожилые дамы в трамваях уступали ему место, что позволяло проявить средневековую учтивость. В Абиссинии, однако, все оказалось по-другому. Во-первых, было жарко, во-вторых, вкус победы был неприятным, поскольку мощь западной военной машины была обращена против плохо экипированных разбойников, снискавших восхищение всего мира. Быть победителем в столь неравной борьбе удовольствия не доставляло.

Та кампания посеяла в юном и независимом разуме Валь ди Сарата не только глубокую симпатию к противнику, но и серьезные сомнения в способности военной мысли творить победу. Он пришел к выводу, что победителем становится тот, кто сумеет избегать поражения дольше, чем противник. Потеря жизни из-за чьих-то ошибок, а то и лености разума беспокоила его, а роскошь вверять людей своевольным прихотям тех, кто навечно заточен в тюрьму своих дурацких предрассудков, наполняла духом протеста.