Побежденные - [19]

На Стандарте, в рабочей слободке, около заводов, уже не стесняясь, действовали большевистские агитаторы. Собиравшиеся кучками оборванцы, пленные красные посматривали, на проходящих весьма недвусмысленно. Работаешь в редакции вечером, случайно подымаешь голову, а в окно тебе показывают кулак или револьвер.

В Новороссийск, к «Большой воде», начинался слет ученых, писателей, государственных и общественных деятелей – этих пасынков Добровольческой армии – под град сыпавшихся на них нареканий, среди невыносимых условий, буквально голодая, делая свое дело, покидая оставляемые города последними, часто бросаемые на произвол судьбы, даже предаваемые.

В редакции небольшой провинциальной газеты, где я работал, появились знаменитые писатели, редакторы толстых журналов, люди с мировой известностью. Наскоро был создан союз литераторов и ученых, касса взаимопомощи, бюро для регистрации. Союз начал, через известного английского журналиста г. Г. Виллиамса, хлопоты перед британскими властями о спасении русской интеллигенции, которую, конечно, бросили бы иначе на гибель.

«Осваг», оскандалившийся и формально уже упраздненный, продолжал заявлять о своем существовании обычной буффонадой. Так, была расклеена афиша:

«Вниманию отъезжающих за границу. Спешите записываться в очередь к позорному столбу в день торжества России».

На иностранных пароходах сидели в ожидании отплытия спекулянты и прочие шакалы; рекой лилось шампанское.

Однажды в редакцию ворвался господин высокого роста, в дворянской фуражке, с седыми лакейскими баками. Отворив дверь, он спросил:

– Это какая газета? Суворинская?

Ему ответили:

– Нет.

Он крикнул:

– Я так и знал, что жидовская!

И хлопнул дверью. Это был В. М. Пуришкевич.

Через несколько дней он умер от тифа.

Работать было почти невозможно. Настроение у прибывающих журналистов и писателей было нервное: все они желали писать, садились к столу, но ничего не выходило. Все сбились с толку, потеряли способность думать о чем-либо, кроме спасения.

Однажды вечером в редакцию вошел высокий, немного сутуловатый человек, в барашковом пальто, с коротко остриженной головой, с небольшой бородкой клинышком, и окинул всех смелым, слегка насмешливым взглядом умных глаз из-под золотых очков. Это был В. Л. Бурцев.

Его узнали; засуетились; усадили к столу. Владимир Львович, только что сошедший с парохода, сел и, улыбнувшись довольно грустно, сказал:

– Услышал, что тут делается, и прилетел… Где теперь Деникин?

На другой день он уехал в ставку.

Не знаю почему, но приезд в Новороссийск, в этот стан погибающего добровольчества, В. Л. Бурцева подействовал необыкновенно ободряюще. Вспыхнула вера в себя, надежда затеплилась в сердцах. Бурцев приехал, будет в ставке, значит, еще не все кончено.

Говорили:

– Славный, смелый старик! Вероятно, он там узнал что-нибудь такое, в Париже… Разве он поехал бы сюда, если бы была опасность! Да были бы мы теперь в Париже, калачом сюда не заманили бы! Наверное, что-нибудь есть… Ведь не дурак же он на самом деле!..

По ночам наша редакция превращалась в ночлежку. Ночевали на столах, под столами – всюду, куда можно было лечь, – писатели, дамы, даже бездомные солдаты и офицеры. Однажды выпросился переночевать начальник какого-то танкового дивизиона с несколькими солдатами и инструкторами. Свою семью и танки он оставил в ст. Крымской. Инженер по образованию, он мечтал устроиться кочегаром на иностранный пароход и бежать. Настроение этого офицера было удивительное. Он рассказал:

– Еду сегодня в вагоне. Рядом со мной уселся жид. Отвратительная жирная морда. На руке перстень с громадным бриллиантом. Его счастье, что скандала не хотелось; а я уже ощупал было револьвер в кармане… Ведь я все потерял, а у меня вальцовая мельница была около Полтавы… Разве я не вправе вознаградить себя, ну… хоть за счет бриллианта этой акулы.

Узнав, что я в этот день купил несколько английских фунтов, – к нам постоянно заходили иностранные офицеры менять валюту, – он насторожился, даже приподнялся с постели и спросил:

– У вас есть валюта?..

И только увидев мою жалкую «валюту», состоявшую из трёх фунтов и пятнадцати франков, сказал:

– А я думал!..

И успокоился, не сказав, что он «думал».

Чтобы охарактеризовать несколько общее настроение, я приведу еще небольшой случай.

Зашел к нам молоденький, очень возбужденный офицер.

Он рассказал:

– Ростов обратно взяли. Никаких большевиков не было!.. Все враки и жидовская провокация. Взбунтовались только местные рабочие. Мы их успокоили. Я сам вешал: по-новому способу. Возьмёшь двоих, накинешь петли и через перекладину: так они друг друга и удавят!..

Был он очень истощен, весь в грязи и походил на сумасшедшего. Этот победитель шел от усмиренного им Ростова пешком и двое суток стоял у какого-то моста, дожидаясь, когда можно будет пройти: по мосту тянулась кавалерия, везли орудия, обозы. Пешеходов сталкивали в воду, – чтобы не путались под ногами.

– Едва не умер с голоду. Какой-то солдат ел огурец с хлебом, пожалел: отдал половину огурца!..

Но в обратное взятие Ростова все-таки не поверили…

Ужасную ночь мы провели накануне нашего, старого стиля, Нового года. Голубые огни прожекторов с кораблей пронизывали густой туман, нависший над городом. Над нами встречала Новый год государственная стража, бежавшая из г. Изюма. Пьяные голоса горланили «Боже царя храни». Потом началась пальба.