Побережье Сирта - [18]

Ночь стала совсем черной. Рядом со мной на мостике стоял Марино и пристально смотрел вперед. Тело его скрывалось в переливчатых бликах темного плаща. Лицо выглядело странно отрешенным. От напряженного наблюдения все черты его лица заострились. Я знал, что Марино от этого банального ночного плавания ничего не ждет, но делать что-либо наполовину он не умел. «Грозный» плыл по безмятежному морю, готовый к встрече: и экипаж его был наготове, и заряды для пушек припасены. Каким бы смехотворным ни казался этот выход в слепую ночную мглу, я чувствовал себя неуверенно и неспокойно, столкнувшись с напряженной действительностью этого маленького военного мирка, который мне так легко удалось бросить в наступление. Я ощутил нечто вроде запоздалого раскаяния и панического страха, который испытывает ученик волшебника в тот момент, когда, к его глубокому удивлению, идущему от недоверия, вещи вдруг начинают слегка, со всем своим тяжеловесным достоинством, двигаться, внимая урчащему раскачиванию разбуженного корабля-зверя; я плыл весь во власти легкого забытья и волнующего ощущения от только что услышанного магического стука. Я вывел «Грозный» в море, и десятки широко раскрытых глаз, глядя на море, присоединялись к моему неуверенному взгляду. В беспросветной ночи приглушенные и отрывистые голоса — те скупые и цепкие голоса с отражающейся в них судьбой, что выходят из горла каждого человека, оказавшегося на какой-то машине, устремленной к чреватому приключениями горизонту, — через определенные интервалы передавали в темной ночи краткие команды. Вокруг нас в темноте обнаруживалось и сгущалось напряженное, тревожное, доступное наблюдению действие; я чувствовал, как его вожжи завязываются узлом у меня в руках, как оно ритмично постукивает, словно какая-нибудь приведенная в движение машина. Даже взгляд Марино, его невозмутимый и холодно-трезвый взгляд, слегка воспламенялся, как при первых разрядах во внезапно намагнитившейся от действия атмосфере. Эти приготовления к бою во всей их неоднозначности игры, которая, однако, с минуты на минуту могла перестать быть игрой, в свою очередь тоже добавляли плотности и реальности сомнительному вчерашнему видению и приводили в движение деликатную систему зубчатых колес; я был почти уверен, что скоро увижу перед собой загадочный силуэт; я всматривался в темноту все более пристальным взглядом; один раз или два, заметив чуть более светлое отражение, играющее на волнах, я с трудом удержал свою руку, готовую нервно вцепиться в руку Марино. Я ошибался? Мне казалось, что в такой момент это был бы знак согласия, адресуемый сообщнику. Древняя кровь корсаров кричала в Марино; я чувствовал, как он рядом со мной вдруг стал так же нервничать, как и я. В этот момент мы были двумя охотниками, блуждающими в ночи, и корабль дрожал у нас под ногами, как от внезапного приступа лихорадки приключений.

— Красивая ночь, Альдо, как тебе кажется?

В его голосе чувствовалась с трудом сдерживаемая дрожь, которая внезапно возвращала его в родную стихию, вопреки самому себе, неожиданно занятому своим делом. Я чувствовал, что завтра он будет сердиться на меня за свое собственное, столь необычное излияние чувств. Однако этот вечер сближал двух очень близких друг другу противников, живущих в нас: благодаря летящему вперед и вибрирующему у нас под ногами кораблю мы общались глубинами душ.

— Красивая. Самая красивая из всех, какие я видел в Сирте.

И тут в полутьме мостика произошло одно знаменательное событие: глядя по-прежнему вперед, Марино поискал мою руку и на секунду положил на нее свою. Я почувствовал, как сердце мое забилось, словно я получил какое-то необычное позволение, словно передо мной неожиданно раскрылась дверь, в которую я не осмеливался даже постучать.

— И тем не менее вы не очень-то любите выводить «Грозный» в море.

— Не слишком часто, Альдо. Не слишком. Как можно реже… Мне даже кажется, что я перестаю отрабатывать мое жалованье… Мне кажется, что у меня отпуск.

Луна осветила абсолютно спокойное море; ночь была такая прозрачная, что из зарослей тростника у берега все отчетливее и отчетливее слышалось глухое, тревожное клохтанье болотных птиц, потревоженных в прибрежной траве нашим кильватером. Берег, вдоль которого мы плыли, щетинился на луну стоящими черной стеной неподвижными стрелами своих камышей. Бесшумный, как ночной бродяга, плоский корпус «Грозного» скользил по неглубокому фарватеру с уверенностью, выдававшей безошибочный глазомер его капитана. Впереди за темной каемкой бескрайние пустынные глади Сирта отражали величественное зрелище звездного поля. Было так славно плыть в тот вечер на корабле с Марино; я чувствовал прилив сил, бесконечно погружаясь в неизвестность теплой ночи.

Развалины Сагры

На следующий день меня разбудил рано утром Фабрицио, войдя в мою комнату с понимающим и ироническим видом.

— Прямо не могу прийти в себя после того, как узнал детали этой ночной экспедиции. Кажется, вы вернулись без добычи…

Это шумное утреннее приветствие пришлось мне не по душе. У меня не было ни малейшего настроения что-либо рассказывать Фабрицио об этой сумбурной ночи. Слишком уж много надо было ломать копий.