Побег - [35]

Ободранный, лишенный золотого кафтана и венца, он ничем не отличался от мужчин и женщин, молоденьких девушек и мальчишек, что отвечали ему пинками. Однако деньги нисколько не занимали Святополка, проблеском разума он все же понимал, что нельзя поддаваться соблазну и подражать устремившейся к золотому мареву толпе — сколько хватало злости, он пытался выбиться из толчеи вон.

На ногах Святополк не устоял и, очутившись на коленях, получил по пальцам кованым каблуком, в отместку укусил чью-то тугую голень под задравшимся подолом — омерзительно противную в шерстяном чулке.

Отброшенный потом за переднее колесо колымаги, Святополк поймал нечто вроде чужих волос без головы — это оказался меховой околыш Святовитового венца. Озабоченный спасением, малокровный потомок Святовита сообразил все ж таки, что не лишним будет прихватить венец, раз он сам идет в руки, и пролез на карачках под осью, перебравшись под не обвалившуюся часть кузова. Здесь было достаточно просторно, чтобы собраться с мыслями, но недостаточно безопасно, чтобы на этих мыслях задерживаться. Перекошенный настил над головой потрескивал, колымага вздрагивала под тяжестью обвисших на ней людей и в непродолжительном времени обречена была обрушиться окончательно, похоронив под собой самые лучшие догадки и соображения Святополка, если таковые имелись.

Он сохранял еще достаточно разума, отваги и предприимчивости, чтобы оставить сомнительное убежище и отдаться превратностям взволнованного человеческого моря.

Четверть часа спустя, помятый и задыхающийся, Святополк все еще держался на ногах, влекомый возникающими в толпе течениями. Последний всплеск страстей выплеснул его вблизи здания земства, где разредившаяся толпа оставляла достаточно простора, чтобы пробираться в самостоятельно выбранном направлении.

Миновав открытую сводчатую галерею, никем не узнанный и не узнаваемый, государь оказался на прилегающей улочке, но не мог приметить здесь ни одного значительного лица. Не видно было кольчуги или бердышей, сияющих доспехов витязя или пышных усов какого завалящего стражника на худой конец — ни единого стоящего человека, чтобы обременить его государственными невзгодами и заботами.

Близоруко оглядываясь, Святополк обнаружил, что сжимает в горсти сильно помятый венец, золотую Святовитову шапку с покривившимся шестилучевым колесом на макушке. Венец он водрузил на голову и тут же поспешно его сдернул, уловив взгляды подозрительных молодцев, у одного из которых был подсунутый за сумку на поясе, как бы припрятанный нож с грубой рукоятью, а у другого зловещий нос крючком и необыкновенно острый подбородок. Святополк понял, что отнимут.

Тогда он почел за благо упрятать венец на грудь под расхожий полукафтан монашеского покроя и быстро пошел вдоль закрытых и запертых лавок, удаляясь и от ножа, и от крючковатого носа, а потом резко (с рассчитанной хитростью!) нырнул в какую-то щель и побежал, заслышав шаги. И еще раз внезапно свернул, протиснулся и перелез, перелез и протиснулся, обдираясь о щербатые камни, сокрушая под собой трухлявые доски, оскальзываясь на облитом помоями косогоре.

Оказалось, что Святополк плохо представляет себе окрестности земства, застроенные лепившимися к его подножию халупами, — между ободранными крышами и треснутыми строеньицами открывались мощные стены узорчатой кладки, которой некому было здесь любоваться. Скоро Святополку пришлось задаться вопросом, хорошо ли он понимает, куда попал? Направление на площадь, впрочем, еще можно было угадать по мерно вздыхающему прибою голосов.

Не встретив живой души, кроме крошечной, человеку по колено, грязной козочки, Святополк нашел-таки выход из путанного вонючего дворика и очутился на улице. В удивлении перед полным безлюдьем, козочка обрадовалась Святополку и не отставала, бежала за ним с блеянием, пока не была отброшена вразумляющим пинком ноги. Он остался один, на заброшенной, покинутой и жителями, и жизнью улице.

Окоченев душою, Святополк едва заставлял себя оборачиваться, озираясь и прислушиваясь. Так тих, неприметен был вкрадчивый его шаг, что слышалось обеспокоенное собственным стуком сердце и в ушах шумело. Никто не объявился и в прилегающем переулке: с непостижимым проворством, не выдавая себя ни звуком, разбежались все, кто мгновение назад еще, кажется, хихикал за углом. Город вымер.

Так что впору было и самому бежать с блеянием, увязавшись за первым движущимся предметом.

Но не двигалось нечего. То была особая, невозможная среди бела дня неподвижность. Неподвижность ночи, когда обнаруживает себя потусторонний мир.

Тем лучше, взбодрил себя Святополк, никто не помешает обойти земство с тылу, чтобы найти людей. Под людьми он понимал не человеческие существа вообще — появление их и обнаружило бы как раз известные неудобства, — а ближайших своих подданных, великокняжеский двор, дворян, которые и были людьми, то есть исчерпывали собой необходимый в обиходе круг человечества. Так что, со всеми возможными предосторожностями пробираясь в поисках людей по улице, Святополк с неприятным ознобом по спине выпрямился, внезапно остановившись, когда увидел перед собой бородатого мужчину. Он едва сдержал безрассудное желание податься вбок и укрыться за наклонно поставленным столбом, который подпирал покосившийся, в трещинах дом.