Побег - [4]

- Вот, видите, сударь, он еле держится в седле.

Вельможа подъехал поближе и скорбно произнес:

- Луи, бедный мальчик, я очень огорчён смертью вашего батюшки.

Гермес быстренько перевел, и Ерофей, повинуясь его мысленным указанием, приложил правую ладонь к сердцу, склонив голову якобы в знак благодарности.

Пока ехали, Гермес «покопался» в мозгах своих охранников и доложил мысленно Ерофею: «В общем, здесь местный бомонд посходил с ума. Идёт война между каким-то Генрихом Наваррским и герцогом Карлом Майенским. Один - законный наследник, а другой - самозванец. Но, понимаешь, Генрих протестант, а другой - католик, да ещё и лидер какой-то там лиги… Покумекай, может, вспомнишь, где мы, а то я ни фига не понимаю».

Ерофей «покумекал». И выкопал из памяти следующее: «Мы, похоже, в ХVI веке. Протестанты и католики - представители разных течений христианской веры. Генрих - из рода королей Валуа, а Карл - из Гизов, причём Карла поддерживал сам Папа римский, а больше я ничего не знаю, даже не помню, чем у них там дело закончилось».

Гермес рассердился: «И чем ты только в школе занимался? Ни фига не знаешь! А между тем, как я понял из разговоров, ты очень похож на сына друга Генриха, потому с тобой так почтительно обращаются, а меня принимают за твоего слугу! - Гермес возмущенно фыркнул. - Я, бог-олимпиец - слуга! - и добавил: - Кстати, отца того парня, Луи, убили, похоже, люди Карла. Ты это имей в виду».

Гермес оказался прав. Когда они прибыли в замок, запрятанный в гуще леса, Ерофею предоставили отдельную комнату, а Гермеса отправили в людскую. А потом началось самое смешное и непостижимое: утром их принял король Генрих и попросил оказать услугу - пробраться в Париж с письмом к верным ему людям с приказом открыть городские ворота, когда войска Генриха осадят Париж, дабы не было лишнего кровопролития.

Беседу с королем, естественно, вёл Гермес, потому что Ерофеев язык по-прежнему, несмотря на старания Гермеса, не выговаривал французские слова и застревал чуть не на первом же слове. Король досадливо морщился, выслушивая уверения Гермеса в том, что настолько они дружны с Луи, что понимают друг друга с полуслова и даже думают одинаково. Короче говоря, Гермес согласился на предложение короля.

Им вручили запечатанный пакет, вместо пароля король дал им свой серебряный перстень-печатку, на внешней стороне которого было выгравировано имя короля. Потом их одели подобающим образом, вооружили и дали прекрасных коней - вороного и серого в яблоках. Вороного выбрал Гермес и нарек Посейдоном. А серый получил имя по смешной причине: он кокетливо изогнул хвост, который стал похож на султан, нацепленный на гренадёрскую кирасу. Но сделал это конь совсем не из кокетства: тут же насыпал на землю горку «яблок». Ерофей рассмеялся и назвал коня Султаном. А потом друзья покинули замок…

Лучшего приключения Гермес и придумать не мог - скачки, погони, опасность на каждом шагу бог-авантюрист очень любил. Ерофей, конечно, тоже был не прочь испытать свои силы, однако чувствовал себя подлецом по отношению к Изольде: сбежал, даже не объяснившись, хотя и Гермес тому поспособствовал, но всё же сбежал. И теперь, наверное, костерят Ерофея и его родные, и родня Изольды, ведь если не врёт Гермес, то ждёт Изольда ребёнка, и в отцы, конечно, запишут Ерофея. Ох, и положеньице!.. Да и в ситуацию скверную попали опять же по милости Гермеса: не мог, зараза, например, на Олимп скакнуть. Обо всём этом думал Ерофей, направив коня по дороге на Каор.

А между тем Гермес, отъехав немного, всё-таки оглянулся на товарища: на душе скребли кошки, и он совсем не был уверен, что поступил правильно. Гермес увидел, как мешковато сидит в седле Ерофей, как плюхается отбитым задом, а что это именно так, Гермес точно знал - вчерашний день они скакали без отдыха верхом. Сердце Гермеса заныло: пропадёт Ерошка без него! И поскакал следом за ним: уж если суждено пропасть, то вместе, на миру, говорят, и смерть красна.

Ерофей услышал сзади стук копыт. Метнулась в голове паническая мысль: «Погоня!» - и он со всей силы стегнул плетью своего Султана. Конь обидчиво заржал и ударился в такой галоп, что Ерофей, выпустив от неожиданности поводья, судорожно вцепился в гриву.

Султан скакал, как казалось Ерофею, не разбирая дороги. Может, это было и на самом деле так, если конь вдруг упёрся передними копытами, а задние ноги по инерции взбрыкнули, и Ерофей полетел в густую темень самой настоящей ласточкой, ожидая, что вот хряпнется головой о землю, и всё - конец. Но неожиданно влетел в холодную воду, и это заставило его соображать. А сообразил Ерофей то, что надо повернуться головой в сторону ног и плыть туда, ибо там - берег, раз он свалился в воду оттуда, а впереди - тёмная неизвестность. Маневр удался, и Ерофей вскоре, в самом деле, ткнулся руками в берег. Он вскарабкался на берег и привалился спиной к мерзкому скользкому обрыву, решив, что до рассвета не тронется с места: здесь хоть твердь, а что вправо или влево - неизвестно.

Утро, казалось, не наступало целую вечность, и к рассвету Ерофей настолько продрог, что его зубы выбивали чечётку, которую, вероятно, было слышно на десять миль в округе. Ерофей осмотрелся и выругался от всей души: обрыв, с которого он сверзился ночью, был похож на тонкий кусок торта в центре тарелки, а справа и слева - пологие склоны. Впрочем, это хорошо, что вылетел из седла головой вперед, угодив в реку, а если б свалился в сторону, вот как раз бы и грохнулся о землю и наверняка поломал бы себе шею. Сообразив, что чудом остался жив, Ерофей машинально перекрестился.