Победы, которых могло не быть - [41]

Первый выстрел русской пушки разбил тишину вдребезги. Затем ядра и бомбы стали падать все чаще и чаще, убивая коней, разрывая всадников в клочья. Капитан Моррис чувствовал себя голым и беззащитным, «словно какой-нибудь жук, ползущий по этой долине». Он с опаской посматривал на окрестные холмы. Со всех сторон, за всеми камнями и кустами засели русские. В этот момент произошло нечто дикое, так никогда и не получившее разумного объяснения. Капитан Ноулан, скакавший с Моррисом бок о бок, неожиданно пришпорил своего коня. «Ты что, Ноулан,— удивленно воскликнул Моррис,— так нельзя!» Однако Ноулан вырвался далеко вперед, развернул коня и пересек — невиданное нарушение воинского этикета! — путь лорда Кардигана. Герцог был вне себя от ярости, Ноулан же поскакал навстречу атакующей бригаде, размахивая саблей и вопя, как сумасшедший. Что кричал капитан — неизвестно, его слова потонули в грохоте выстрелов и взрывов, чего он хотел — этого мы не знаем и не будем знать. Скорее всего, он испытал острый приступ вины — понял, что своей ужасной оплошностью он обрек товарищей на смерть, и сделал безнадежную попытку повернуть Бригаду назад. Но все это догадки, а факт состоит в том, что осколок близко разорвавшейся бомбы вспорол капитану грудь. С широкой раной, сквозь которую было видно его сердце, он продолжал кричать и цепляться за поводья. Конь пронес его сквозь атакующую линию и остановился, мертвый Эдвард Ноулан медленно соскользнул на землю.

Когда бригада достигла середины ущелья, русские пушки начали обстреливать ее со всех сторон. Размеренное продвижение идеальных цепей конницы делало их прекрасной мишенью. Капитан Моррис почувствовал, что у него волосы на затылке становятся дыбом, никогда прежде не испытывал он такого ужаса — бомбы рвались перед наступающим строем, позади, в самой его гуще, ружейные пули свистели слева и справа, поражали людей и коней. Капитан оглянулся через плечо. Его солдаты не отставали от своего командира ни на шаг, они бесстрашно скакали сквозь густые клубы дыма, сквозь фонтаны земли пополам с железом, сквозь летящие вверх ошметки лошадиной и человеческой плоти. Он чувствовал себя абсолютно беспомощным, инстинкт приказывал ему скакать вперед во весь опор, чтобы поскорее вырваться из-под этого убийственного перекрестного обстрела, по сравнению с которым фронтальный огонь казался меньшим из зол. Но Кардиган все не давал сигнала к атакующему броску. Моррис подъехал к своему командиру.

— Милорд, нужно идти в атаку, иначе у нас будут тяжелейшие потери.

— Да, сэр, я думаю вы правы. Но так приказал лорд Лукан. Скажите вашим людям, чтобы они сомкнули ряды и продолжали двигаться в том же темпе.

Возможно, именно медленное, размеренное, как на парадном плацу, продвижение и обеспечило бессмертие «Броску легкой бригады».

Лорд Раглан, наблюдавший за этим безумием с вершины холма, пребывал в полном ужасе. Он не понимал, что случилось с этими людьми, о чем они думают. По мнению командующего, его приказ был совершенно четким и однозначным: отбить пушки, оставшиеся на редутах. А вместо этого — бессмысленный бросок под перекрестный артиллерийский огонь. Он различал среди бомбовых разрывов блеск обнаженных сабель. В не меньшем ужасе были и окружавшие Раглана офицеры, многие из них плакали. Лучше всех охарактеризовал происходящее французский генерал Боске, вот его слова: «С'est magnifique — mais ce n'est pas la guerre»[142].

Новые разрывы бомб, новые зияющие пробелы в цепях, новые трупы. В конце концов, лорд Лукан, следовавший за легкой бригадой со своей тяжелой, приказал ей остановиться.

— Легкой бригаде мы не поможем, а только погубим вместе с ней и тяжелую[143]. Единственное, что мы можем сделать для легкой бригады, это прикрыть ее отход.

Тяжелые с ужасом смотрели, как их товарищи исчезают в дыму, окутывавшем конец долины.

Французский генерал Моррис не мог больше смотреть на это избиение. По собственной инициативе он повел своих Chasseurs d’Afrique[144] в атаку на русские орудийные позиции на Федюхиных высотах. Дикие воины с Атласских гор отвлекли на себя внимание противника — артиллерийский и ружейный обстрел левого фланга легкой бригады прекратился. К этому времени первая ее цепь почти достигла конца долины, до позиций, русской артиллерии оставалось совсем немного. Жерла орудий зияли, как бездонные черные провалы, но времени пугаться не было, путь был один — вперед. Не дожидаясь приказа, оставшиеся в живых кавалеристы низко пригнулись и пришпорили коней. Они кричали во весь голос и размахивали саблями. То один, то другой всадник вылетал из седла, потерявшие седоков кони шарахались поперек продвижения цепи, их приходилось отталкивать в сторону. Затем раздался жуткий, рвущий барабанные перепонки грохот артиллерийского залпа. Кони осекались на бегу и падали, люди умирали.

Вторая линия, возглавляемая лордом Паджетом, судорожно сжимавшим в зубах все ту же сигару, проскакала по мертвым и не совсем еще мертвым людям, чтобы оказать лорду Кардигану поддержку, на которую тот так надеялся. Конь Паджета был ранен, истекал кровью, но все же продолжал скакать вперед. Молодой лорд был со всех сторон окружен отчаянно мечущимися, потерявшими своих седоков конями. Свистели пули, оранжевым пламенем расцветали пушечные жерла, а легкая бригада все с тем же упорством рвалась вперед. Взрывы бомб, фонтаны земли, крики «Смыкай ряды! Смыкай ряды! Держи по центру!» Град картечи сметал кавалеристов пачками, за непрерывным грохотом пушек не было слышно стука копыт. Первым скакал лорд Кардиган. До пушек оставалось менее сотни ярдов. Восемьдесят ярдов... семьдесят... шестьдесят... а вдруг и вправду удастся? Грохот и нестерпимый жар, это снова выстрелили все двенадцать пушек разом. Первая линия растаяла, всадники выбиты из седел, погребены под своими конями. Вторая линия врезалась в клубы едко пахнущего порохового дыма. Британцы дрались с яростью и ожесточением диких кошек, но русской пехоты было много, слишком много...