Победоносцев: Вернопреданный - [182]

— Прошу вас, начинайте ционизацию ваших мыслей.

Нимфа Эгерия Аничкова дворца

— Все это прекрасно, дорогой Михаил Никифорович, но я не могу понять, к чему вы клоните? — спросил обер-прокурор, когда Катков закончил знакомить его с книгой Циона «Нигилисты и нигилизм». — Вы ведь всегда к чему-то клоните?

Константин Петрович догадывался, куда клонит Катков, и надеялся, что прямой вопрос избавит от неприятной беседы. Но Катков был хитер и изворотлив.

— Меня заботят только интересы России, а они тесно переплетены с вашим добрым именем.

— Мое доброе имя?! Но зачем оно вам понадобилось? И что ему угрожает? Я ничего не опасаюсь, и меня ничто не остановит в моем служении государю и России.

— Да, это так! Но что пишут иностранные газеты!

— Мне их мнение известно.

— Вас обвиняют во всех стеснениях и во всех принятых ограничительных мерах.

— Не я один управляю Россией, если вообще мою скромную персону стоит причислять к тем, кто влияет на важнейшие решения. Иван Сергеевич Тургенев выпустил базаровскую птичку, помнится, в шестьдесят втором году. Пока разошлось, пока восхищались, пока разобрались — каракозовщина и вызрела. Я не против микроскопов и экспериментов с несчастными лягушками. И готов признать, что претензии Циона основательны. И решительное поддерживаю и вас, и его. Вы удовлетворены?

— Константин Петрович! — воскликнул Катков. — Верьте мне! Циона я привел просто для примера, хотя ваше мнение… Но именно вас будут обвинять, и в первую голову, русские люди! Да-да, русские люди поднимут против вас голос! Еврейский вопрос — один из самых больных вопросов. Здесь обширнейшее поле деятельности для ваших недругов. Вам в одиночку не одолеть их!

— Вы отдаете себе отчет, к кому вы обращаете свои слова, Михаил Никифорович!

Он не спрашивал, он восклицал. Сейчас, оглядываясь назад, он переоценил отношение к той — давнишней — беседе. Его главные ненавистники оказались его соплеменниками: Валуев, Половцов, Абаза, один и другой, Игнатьев… Но особенно возмущался военный министр Дмитрий Алексеевич Милютин, будущий генерал-фельдмаршал, который если и не проиграл Русско-турецкую войну, то и не выиграл ее безусловно и бесповоротно. Милютина считали великим реформатором, хотя проверить качество нововведений в армии при Миротворце, слава богу, не представилось возможности. Переживая угасание Великих реформ и гибель Александра II как личную трагедию, военный министр везде говорил о тлетворном влиянии Константина Петровича:

— Он и Катков приносят вред России, пытаясь повернуть вспять достигнутое в прошлое царствование. В Аничков дворец «Московские ведомости» доставляются обер-прокурором регулярно. Он нимфа Эгерия Аничкова дворца.

Со своими близкими Милютин в припадке откровенности совершенно не щадил обер-прокурора, отзываясь о нем куда резче, чем Валуев или Абаза:

— Речь Победоносцева была иезуитской! Он огульно отрицал все, что было сделано в предшествующее царствование. Он осмелился назвать Великие реформы ошибкой! И преступной ошибкой! Он отрицает все, что составляет основу европейской цивилизации! Если бы покойные братья слышали, они не поверили бы своим ушам, что профессор способен произносить подобные филиппики.

В замечательном по объему исторических сведений дневнике Милютин прямо писал после мартовской речи Константина Петровича: «Многие из нас не могли скрыть нервного вздрагивания от некоторых фраз фанатика-реакционера!»

Это прямо отрывок из какой-то исследовательской работы советской поры.

Когда Константин Петрович произнес речь о правах сословий, то Милютин говорил наиболее совестливым членам Комитета министров:

— Обер-прокурор поднимает знамя дворянских привилегий! Он считает, что из молодых людей, отнесенных к вольноопределяющимся третьего разряда, надо допускать в офицеры только дворян! Не уровень образования и способности к военному Делу, а дворянская порода есть главный критерий для обер-прокурора! Какая чепуха!

Правда, Константина Петровича в его усилиях никто не поддержал, но нашлось немало тайно ему сочувствовавших, и Милютин это тонко ощущал.

Но что злобные шпильки Абазы или Валуева в сравнении с густой критикой главы заинтересованного ведомства? Да как критике и не быть густой, если младший Милютин — едва ли не петрашевец и не раскаявшийся! — до самой смерти носился с социалистическими идеями?

Прав оказался Михаил Никифорович: русские недруги и псевдолибералы язвили острее инородцев и их друзей.

А что о нем болтали за спиной будто бы его единомышленники! Константин Леонтьев называл его морозом, сторожем и непроветренной гробницей! Какие-то политические убеждения его Леонтьев разделял, да и многие другие критики разделяли — пусть и называя «китайским мандарином»! — но «непроветренная гробница» — это уже слишком! Данилевский, например, довольно откровенно делал вид, что обер-прокурор как идеолог и государственный деятель его не занимает, а взгляды не оказывают на Россию ни малейшего воздействия. Как личность Данилевский вызывал у Константина Петровича ответную волну холода. Он принадлежал к той категории людей, которые прошли революционную школу у Буташевича и не сумели раскаяться так искренне и глубоко, как Достоевский, приняв в сердце Христа. Он был прекрасный естественник, много сделал для возрождения Крыма, написал книгу «Россия и Европа», имевшую оглушительный успех. Константин Петрович прочел ее с любопытством, но многие места его отталкивали, в то время как у другого патриота и славянофила, Аксакова, он ничего похожего не находил. У Аксакова все маслом по сердцу. Завистники шептались, что он прицепился к Аксаковым из меркантильных побуждений.