Победное отчаянье. Собрание сочинений - [2]

Что и в наше столетье веселые песни

Половина людей, точно нáзло, поет

Кто поймет? Кто поймет, отчего, насмотревшись

На бессилье людское, иду я домой

Не с тоскою, как надо бы, не присмиревший,

А натянутый, точно струна, и прямой?

А когда мне прошепчут: «депрессия!.. кризис!..»

И понятий тождественных траурный ряд, –

Я сощурюсь слегка, к говорящим приблизясь,

И ехидно скажу: говорят, говорят!

Пусть вселенная спит под метелью, в пороше,

Пусть мучительный мир в бесконечность влеком, –

На десяток плохих есть десяток хороших,

На десяток разутых – десяток в галошах,

На десяток больных – десять «кровь с молоком»!

1930

Я близок к устью

Больших дорог…

Я с той же грустью,

Я столь же строг,

Я так же занят

Одним, одним –

Ловлю глазами

Белесый дым…

Туман и сырость

Три дня подряд…

Таким я вырос,

И – что ж! – я рад

Нести всё время,

Всю жизнь мою

Себя, как бремя,

В разлад со всеми

И даже с теми,

Кого люблю.

И – через много

Шумящих лет

Я столь же строго

Взгляну на свет, –

Да, он мне ближе!

Но – что скрывать? –

Ведь я увижу,

Что я опять

Всё так же занят

Одним – одним… –

Мильон терзаний…

Белесый дым…

1930

Гонг

Стараюсь жить попроще, без утонков, –

Сплошная трезвость, здравый смысл во всем…

Вдруг – странный, тяжкий звук, как будто гонга

Удар!.. И всё меняется кругом.

Знакомый звук, как мир, больной и старый,

Пронзительный, надрывный и лихой…

Чайковский ждал такого же удара,

Бетховен, будучи уже глухой.

Толстой, насупленный, косматобровый,

В биеньи жизни звук тот различал,

И вздрагивал, и вслушивался снова,

И вышла «Смерть Ивана Ильича»…

У Чехова – «Вишневый сад»… У Блока

Расцвел над бездной «Соловьиный сад»…

Везде – куда ни глянь! – над одинокой

Душой мечи дамокловы висят…

И я, пигмей, живу и не горюю…

Вдруг грянет гонг, и станет жизнь тесна,

И хочется проклясть ее, пустую,

Проклясть ее и прыгнуть из окна.

До вечера влачится тупо время,

Живешь в каком-то гулком колесе,

Ругаешься и плачешься со всеми, –

Другой и все-таки такой, как все.

Как все, как все!.. Нет певческого дара.

Я – пустоцвет… Ну что ж! напьюсь тайком

И буду до надсады «Две гитары» –

Мотив давнишний, затхлый, стертый, старый,

Мне в уши занесенный ветерком,

Себе под нос мурлыкать тенорком…

1930

Ровно в восемь

Ровно в восемь меня ты встречала.

Я бежал и не мог продохнуть,

Наступая на цепи причалов,

Изъязвивших песчаную грудь.

Впрочем, «грудь» – устарело, избито

Для земли, для воды, для песка…

Я на прежних поэтов в обиде,

Что посмели они истаскать

Всё дотла, и всё выпить до краю,

И беспечно мотать до меня

То, что ныне во мне закипает,

Улыбаясь, дразня и маня.

Но и хуже мы муки выносим, –

В зное лета и в вое зимы

Мне осталось одно: ровно в восемь, –

Точка в точку, – встречаемся мы.

А в дурную погоду заочно

Для тебя составляю я речь,

Где любовно приветствую точность

И рассчитанность времени встреч.

<1931>

Покушавшемуся

Неделя протекала хлопотно.

К субботе ты совсем раздряб.

Пришел к реке, нырнул и – хлоп о дно! –

Оставив пузыри и рябь.

Но на мостках матрос внимательный

Не потерял момента, и, –

Стругая гладь, спешит спасательный

Мотор, надежду затаив.

Прыжок. И вынут утопающий –

Свободе личности назло.

Ах, вымокшая шантрапа! Еще

Печалится: не повезло.

Беда! становишься ехидою,

Беседуя с тобой. Ты – тот,

Кто жизнь считает панихидою,

Тогда как жизнь – переворот.

Тогда как жизнь – великий заговор

Громов и ловля на лету

Клинков, взлетающих зигзагово

В нетронутую темноту.

<1931>

За городом

Лихие цирковые Арабеллы,

Театры, мостовые мне нужны…

Полмесяца живу как оробелый, –

Не сладить с новизною тишины.

Открыты окна. Легкие удары

Калиткою. А в воздухе сквозят

Шесты шаланд, сверканье самоваров

И бочек, за которые – нельзя…

И надо мной поблескивают щели

На потолке; и небо надо мной;

И – если дождь, то летние капели

Обрызгивают музыкой земной.

Лиризм растет… Но перееду в город,

Обогатив словарь своих стихов, –

И снова стану петь, что я расколот

И устаю от всяких пустяков.

Как девочка, душа наденет капор…

Но будет верить в свежесть ветерка

И будет ждать, чтоб чудом дождь закапал

С непроницаемого потолка.

<1931>

Серебряные дни

Летом – мрачная закабаленность

И девиз: «от всего отрешись!»

А зимой, как ни странно, – влюбленность

И в тебя, и в работу, и в жизнь.

Дни серебряные, словно проседь.

Век писал бы, но твой бубикопф,

В сочетаньи с улыбкою, просит

Прекратить сочиненье стихов.

Над душой моей сложной и хрупкой

Ты смеешься чуть-чуть, – почему

И зову я тебя «острозубкой»

И не сразу, не сразу пойму.

Но у родственников – вечеринка,

Где – веселье: ты в самый разгар

Нарисуешь «поэта на ринге», –

Так, для смеха вертящихся пар.

И, следя за пунктиром рисунка,

Очаруюсь тобою я сам.

Я – мальчишка, держащийся в струнку,

Как бы наперекор небесам.

А когда под влияньем момента

Все хохочут, виктролу скрутив,

Ты велишь мне идти к инструменту

И сыграть наимодный мотив.

И в биеньи нерусского вальса,

Сонни-бой и танго «Аргентин»

Ты вселяешься вся в мои пальцы

Над просторами клавишных льдин!

<1931>

Отупение

Слов уж не было…

Я

Поникал,

Как под градом доносов,

И в пространство

Ронял, –

Клеветнической тучей гоним, –

Так тягуче слова,

Что казалось, –

Н а в у х о д о н о с о р

Слишком краткое слово

В сравнении

С каждым

Моим.

<1931>

От самого страшного

Я стою у забора. Сквозь воздух вечерний