Победителей не судят - [86]

Затем Алекс продолжил свой рассказ о плене и побеге. Случай с запертыми в товарном вагоне подвыпившими охранниками немало позабавил Эйтеля, а вот про историю с Каспером Уолбергом Алекс пока умолчал — не хотел, чтобы у брата создалось нехорошее впечатление о его товарищах по плену. Когда тема одиссеи младшего Шеллена была исчерпана, Эйтель принес с кухни бутылку коньяка:

— Ладно, давай за встречу. Мне много нельзя — завтра рано на службу.

Они выпили.

— Ты помнишь Шарлотту? — как бы невзначай спросил Эйтель, продолжая сжимать в руке пустой стакан.

Все время разговора он сидел к брату вполоборота, скрыв, насколько это было возможно, левую половину своего лица. Возможно, у него уже выработалась такая привычка, чтобы не травмировать собеседника.

— Конечно. Где она? Она здесь, в Хемнице?… Ну чего молчишь? Она жива?

— Она звонила мне месяц назад. Тогда была жива.

Алекс ждал.

— Она позвонила из Дрездена в Дебериц. Тринадцатого, — тихо добавил Эйтель.

— Тринадцатого февраля? — настороженно спросил Алекс.

Эйтель кивнул и снова плеснул в стаканы.

— Я в тот момент был на службе. Мне передали только на следующий день. Она собиралась приехать на пепельную среду в Хемниц, а в тот вечер должна была вести детей на праздничное представление в цирк. Она ведь сразу после школы стала работать в гитлерюгенде. Пошла по детской линии. А в сороковом в рамках детской эвакуационной программы уехала с партией детей сначала в Восточную Пруссию, потом в Болгарию. Подальше от ваших бомбардировщиков. Из одного Берлина осенью сорокового вывезли двести тысяч детей.

— У нас делали то же самое, — задумчиво произнес Алекс.

Эйтель сжал стакан в руке.

— Я наводил справки: никто из тех, кто был у Сарасани, не спасся. Никого даже не опознали. Останки свезли на площадь Старого рынка и сожгли прямо напротив нашего с тобой дома.

Он залпом выпил.

— Знаешь, Эйтель, — Алекс сжал обеими ладонями лицо, — поверь…

— Не надо. Пей и давай укладываться. У меня завтра много работы.

Минут через десять они выключили свет. Алекс расположился на диване, старший брат — на скрипучей раскладушке.

— Эйтель.

— Чего еще?

— Ты любил ее?

Ответа не последовало.

— А помнишь наши походы на Везениц?… — Раскладушка резко заскрипела. — Ладно, не буду. Ты прав, всего этого, пожалуй что, и не было. Послушай, — Алекс приподнялся на локте, — я слышал, недавно Хемниц снова пытались атаковать. Ты был здесь в тот день?

— Был.

— Расскажи.

— О чем? По нашим оценкам, они сбросили больше полумиллиона зажигалок, но промахнулись, и город, как ты сам убедился, почти не пострадал. О чем же рассказывать? И потом, во время налета я, согласно своей должностной инструкции, обязан находиться в бункере вместе с городским начальством, так что подробности мне неизвестны.

— Эйтель, это не праздное любопытство, — оживился Алекс. — Понимаешь, ваши пушки стоят совершенно неправильно. Толку от них будет не больше, чем в Дрездене. Проще сказать — вообще никакого.

— Да ну!

— Я серьезно. С таким же успехом их можно все до одной свезти в лес километров за сто и утопить в болоте.

— Слушай, умник, а не тебя ли совсем недавно сбила наша пушка? — обозлился Эйтель. Он чиркнул спичкой и снова закурил.

— Меня. И еще пять «Ланкастеров», — подтвердил Алекс. — Из тысячи! И это в Дрездене, где ПВО было гораздо мощнее. Ты погоди, я ведь не просто завел этот разговор. У вас отличные зенитки, надо только правильно их расположить. А для этого нужно понять структуру нашей воздушной атаки. Ведь мы бомбим ночью по тщательно разработанному и утвержденному плану. Американцы — другое дело: они бросают бомбы днем с большой высоты без всякого плана, когда город уже в огне и его ПВО подавлена. Тут уж ничего не поделаешь. Но наша атака разворачивается по строжайшему сценарию буквально по секундам. И, если сбить этот сценарий в самом начале, она просто провалится. Понимаешь? Обязательно в самом начале.

— В самом начале, говоришь?

— Да. Сразу после того, как осветители подвесят свои фонарики. Послушай, если маркировщики пометят цель «зеро» и сделают это достаточно точно, противостоять всем остальным будет уже практически невозможно. Десять или пятьдесят сбитых вами бомбардировщиков ничего не решат. Точно так же, как ничего не решат лишние двадцать или пятьдесят ваших пушек. Отсюда вывод — нужно сорвать маркировку цели зеро. Это единственный шанс. По времени это не больше нескольких минут. Пять минут боя и… либо жизнь, либо… — Алекс откинулся на кровати и заложил руки за голову.

— Так просто? — вяло спросил Эйтель, с шумом выдыхая дым. — Даже неинтересно.

— Напрасно иронизируешь, брат. Как раз у таких сравнительно небольших городов, как Хемниц, и есть шанс. Если по Берлину составляется много планов штурма для каждого района отдельно, то для Хемница в настоящий момент он один. Он утвержден совсем недавно, и, пока не появятся увесистые данные о его ошибочности, никто ничего не станет менять. Пойми одно, если те, кто идет за маркировщиками, не увидят огни маркеров, они ничего не смогут сделать. Пойти на второй заход — значит только устроить в небе бесполезную кучу-малу, да и топлива на это, как правило, не припасено. В таком случае командующий скорее всего даст приказ на отход. А если и не даст, то девяносто пять процентов бомб упадет мимо.