Победителей не судят - [84]

— Потому, что сабля генерала Блюма на пару дюймов длиннее ее ножен, — ответил парень, словно произнося отзыв шпионского пароля, настолько нелепыми могли показаться сейчас эти слова стороннему наблюдателю.

Первой реакцией офицера было недоумение — при чем здесь сабля и ножны, но потом он сделал шаг навстречу и посмотрел прямо в глаза странного человека. Он увидал в белках красноту и заметил легкую припухлость век. Глаза смотрели на него с напряженным ожиданием, даже с мольбой. Но этого же не могло быть!

Офицер огляделся по сторонам, затем сделал еще полшага вперед и почти прошептал:

— Алекс?

Парень кивнул, снял свое кепи и стоял, широко улыбаясь.

— Откуда?

Беззвучно смеясь, Алекс показал пальцем вверх.

— Давно?

— Почти месяц.

Алекс порывисто шагнул навстречу и обхватил офицера обеими руками. Тот не препятствовал, но и не сделал ответного жеста. Он стоял с прижатыми по швам руками, глядя в растерянности поверх приникнувшего к нему плеча.

— Ты ведь узнал меня, Эйтель! — спросил Алекс.

— Скорее, догадался, — ответил Эйтель (а это конечно же был он), пытаясь высвободиться из объятий. — А как ты-то узнал меня?

— Мне рассказала одна маленькая девочка, которая знает здесь все могилы…

— Фрида?… Понятно. Ты уже был у нее? — Эйтель имел в виду могилу их матери.

— Да, только что.

— Тогда пошли.

Узкими, еще не очищенными от прошлогодней листвы аллеями и проулками они быстро направились к выходу. Алекс пытался скороговоркой что-то объяснить брату, но тот не слушал — «Потом, потом». Подойдя к машине — это был черный двухдверный кабриолет с брезентовым верхом, — Эйтель открыл правую дверь, предлагая брату садиться, а сам, обогнув длинный капот, скрывавший огромный трехсотсильный мотор, занял место водителя.

— Шикарное авто! — восхитился Алекс.

— «Шестисотый!» «Хорьх» тридцать второго года, — включая мотор, как бы согласился Эйтель. — Теперь таких не делают.

Машина плавно тронулась. Между братьями произошел диалог, состоявший из коротких отрывистых фраз.

— Ладно, теперь коротко: ты сбежал?

— Да.

— Давно?

— Два дня назад.

— Документы есть?

— Да.

— Покажи. — Эйтель мельком взглянул на протянутые бумажки и, возвращая их, покачал головой. — Откуда сбежал?

— Наш отряд работает в Дрездене. Мы помогаем…

— Так ты был там?

— Да.

— Что видел?

— Нашу площадь. А ты?

Эйтель кивнул, и они немного помолчали.

— Отец жив?

— Надеюсь.

— А поподробней.

— Когда я улетал — был жив, но чувствовал себя неважно. Он все время вспоминает о тебе…

— Ладно, какие у тебя планы?

— Добраться до швейцарской границы…

— Но это в другую сторону.

— Я хотел побывать у мамы…

Эйтель резко прибавил скорость и больше ничего не говорил. Через несколько минут они въехали в узкий переулок и припарковались прямо на тротуаре возле подъезда невзрачного трехэтажного дома с узким, зажатым соседними зданиями фасадом.

Квартира Эйтеля располагалась на самом верху и состояла из двух небольших комнат, кухни, ванной и туалета. Она походила даже не столько на жилище холостяка, сколько на временное пристанище военнослужащего, в котором подолгу никто не живет. Минимальный набор старой мебели, плотно задернутые шторы светомаскировки, свисающие с потолка лампочки, лишь одна из которых прикрыта пыльным абажуром из темно-зеленой ткани.

— Ванная там, — показал Эйтель, — вода, правда, еле теплая. Все необходимое для бритья найдешь в шкафчике. Там, — он показал на плательный шкаф в спальне, — кое-какая одежда. Надень, что подойдет. Я пока съезжу за провизией и запру тебя на ключ. Старайся сильно не шуметь, а то заявится сосед снизу. Потом я намекну ему, что встретил однополчанина. Все, я пошел.

Лежа в ванне, Алекс не мог поверить своему везению. Как все удачно сложилось! Плен, «хорьки», месиво непролазной грязи на дорогах, забитых беженцами, страх патрулей… И все это позади. Он нежится в ванне, а его родной брат, его Эйти, с которым он уже и не чаял свидеться, сейчас вернется с продуктами, и они, наконец, наговорятся всласть и что-нибудь придумают. Алекс раскинул в сторону мокрые руки и готов был закричать от счастья.

Ко времени возвращения Эйтеля он уже был чисто выбрит и плотно укутан в обнаруженный им в шкафу старый домашний халат.

— Ничего, что я…

— Носи, носи. Я им не пользуюсь. Давай, помогай.

Они принялись накрывать на стол.

— Если долго постился, не советую сильно налегать на жирное и хлеб, — предупредил старший.

Ели почти молча, обмениваясь лишь фразами общего порядка: бомбежки, снабжение, погода. Эйтель коротко сообщил, что был летчиком, а теперь служит в системе противовоздушной обороны города.

— Расскажи про маму, — спросил Алекс. — И вообще, про все, что с вами было, после того как мы с отцом уехали.

— Вы что, не получали писем?

— Эйтель!

— Ладно.

Он вышел из-за стола, расположился в небольшом, изрядно обшарпанном скрипучем кресле и закурил.

— Маму по-прежнему не брали на работу. Намекали на мужа-диссидента, а главным образом, благодаря стараниям Германа Поля, который так и не оставил нас в покое. Тогда мы решили переехать в Хемниц, поменявшись квартирами с родственниками (помнишь нашу покойную бабушку?), — те давно хотели жить в столице. Вроде бы все устроилось — маму приняли в небольшой театрик на проходные роли, я уже подрабатывал — помогал развозить продукты по фабричным столовым для рабочих. Потом два лета занимался в планерной школе, потом мама заболела, пришлось вернуться и быть все время рядом. В тридцать девятом меня хотели призвать в армию, но из-за болезни матери, как единственному кормильцу и опекуну, дали отсрочку. Я тогда записался в пожарные…