Победитель турок - [78]

После того как судьба сражения была решена и турки откатились столь далеко, что уже не приходилось бояться их возвращения, Хуняди обошел поле битвы, осматривая подряд труп за трупом, которыми были сплошь усеяны склоны холмов. Он искал Янку и епископа Дёрдя. Задумчиво останавливался над трупами с разрубленными черепами, над мертвецами, с которых сорвано было даже платье, и мучительно вглядывался, пытаясь по тому, что осталось, отыскать знакомые черты…

Епископа Лепеша он так и не нашел, но Янку, наконец, увидел. Брат лежал под мертвым турком, быть может, именно тем, который убил его; он так и застыл в позе борца — зубы его были стиснуты в неутолимой ненависти, он сжимал мертвого врага, словно и сейчас вел с ним бой. Хуняди стоял над ним, смотрел на искаженное, смертельно бледное лицо, каждая черта которого врезалась в его душу за долгие десятилетия, смотрел на повернутые вверх белки глаз и понимал: того, кого считал он безначальным и вечным, о гибели кого никогда, никогда не думал, больше не существует… Вот перед ним лежит Янку, его младший брат, к самому сердцу прикипевший, вот он пред ним, почти целехонький, лишь на лице написана боль, будто ему снится кошмарный сон… но как ни буди, как ни тряси его теперь, он никогда больше не проснется, как ни зови, никогда не ответит… Хуняди смотрел на росток одной с ним ветви, сломанный внезапной, нежданной бурей, смотрел и не мог поверить, что это случилось… И вдруг, словно его ударили по затылку, рухнул рядом с Янку на колени. Он целовал похолодевший, разгладившийся лоб, ледяные щеки, потом оглядел покинутое после доброй работы поле боя — и вдруг одновременно и заплакал и засмеялся.

10

Ракошская ярмарка затихала, подходила к концу. Стада пригнанного сюда откормленного скота и прочей домашней твари поменяли хозяев, а если и нет, все равно уже не имело смысла тратить на животных привезенный на телегах дорогой корм, так как серьезные покупатели все разъехались. Ленивые и бранчливые гуртовщики гнали стада по широким безлюдным дорогам, а на истоптанном и утрамбованном животными ярмарочном поле уже вырастали один за другим шатры представителей сословий, собиравшихся для выборов правителя страны… Несколько дней продолжался наплыв посланцев дворян в повозках или более парадных каретах; те, что прибывали с дальних концов страны, из Эрдея или с юго-западной Задунайщины, выехали за несколько недель, чтобы не опоздать. Многие везли с собой жен — не так уж часто в жизни мелкого дворянина выпадет случай увидеть Пешт и королевский дворец в Буде, построенный Сигизмундом. Это ради них задержались здесь после ярмарки торговцы безделушками, шелками, бархатом и прочими милыми женскому сердцу товарами. И расчеты не обманули торговых людей, ибо дворяне не жалели привезенных с собою талеров.

Были здесь и посланцы городских ремесленников. Впервые за долгие годы появились они на Государственном собрании и чувствовали себя довольно стесненно. Они разбили свои шатры на берегу речушки Ракош, чуть поодаль от лагеря дворян, тем самым как бы молчаливо признавая, что их слова и выкрики звучат потише дворянских. Про себя, однако, они так не считали и даже гордились своей силою, сделавшей их голос столь значительным для страны, что и дворянское сословие хочет его услышать. Обособились они скорее потому, что среди своих им было посвободнее: прибыв из разных городов страны, но с одинаковыми планами, заботами, связанные общими интересами, они лучше чувствовали себя друг с другом, нежели в обществе громкоголосых дворян. Сойдясь в шатрах, они тихонько обсуждали общие проблемы — кому отдать голоса и что себе выпросить, какие поблажки выторговать в обмен за услугу. Вне шатров они держались очень тихо, очень скромно и даже порядочных кутежей не затевали. Дворяне их сторонились, словно то была какая-то несуразная порода, и между собой отпускали порой издевательские шуточки в адрес «башмачного сословия», но, так как хлопот с ремесленниками не было, оставляли их в покое.

Могущественные вельможи на сей раз остановились не в Ракоше, а наверху, в Буде, но очень часто навещали собиравшиеся сословия, вербуя сторонников. Они обходили все шатры, не пренебрегали и посланцами городов, пели хвалу своим кандидатам, — стараясь, главным образом, убедить в том, как много выиграют дворяне и ремесленники, если выберут их человека. Вербовка сторонников шла пока лишь потихоньку, доверительным шепотком, но наиболее вероятные имена все более выделялись из общей мешанины.

Двое «иноземцев» — Цилли и Искра — не могли присутствовать на выборах: Цилли еще в прошлом году, когда Хуняди одержал над ним новую победу в столкновениях при Драве, уехал в Вену вести переговоры с императором Фридрихом о венгерских делах, Искра же отсиживался на севере, в крепости Лева, подстерегая, будто голодный паук, когда в его сети вновь попадет какая-нибудь славная добыча. Но как ни далеко они были, волю свою умели дать почувствовать и оттуда. Все знали, что Гараи, в согласии с ними, любой ценой хотят избрания правителем деспота Бранковича и что родственники Гараи Сечи получили серьезные посулы в обмен на поддержку… Была партия и у воеводы Уйлаки, правда, не очень многочисленная и могущественная, состоявшая из его ближайшего, самого узкого окружения, но и она не скупилась на обещания. К ним принадлежал и вошедший в силу Понграц Сентмиклоши, который все еще не примирился с Цилли, да и с Искрой вел постоянную борьбу из-за поместий вокруг Тренчена и Нитры, по Яношу Хуняди он тоже не мог забыть полученного от него в прошлом году урока… Две эти партии во всем резко расходились и только в одном всегда были согласны без всяких споров: в том, что нельзя позволить Янко Хуняди стать правителем… Ведь имя Хуняди было здесь третьим, и называли его чаще и громче других. Королевский наместник Хедервари, Перени, Бебеки, Цудары, родичи его Силади и целая армия крупных дворян стояли за него, но добьются ли они успеха, пока было неясно.