Победа вопреки Сталину. Фронтовик против сталинистов - [25]

Если иссякает запас веры, что происходит? Зная известный приказ № 227 и что ожидает солдата за самовольный уход с поля боя, тем не менее многие солдаты под всяким предлогом стремились его покинуть, ссылались на немыслимую усталость, невыдерживающие нервы и страх, на жуткую погоду, кровавый понос, общее недомогание, на всяческую хворь. Солдаты искали и иные пути скрыться от смерти: помогали раненым, связистам, да и просто прятались — где и как только могли.

В 220-й дивизии в полутора-двух километрах от передовой располагался заградительный отряд с пулеметами — 100 человек. Кроме того, во всех полках сформировали группы автоматчиков в помощь заградотряду.[16]

В первые дни выступления покинувших передовую выискивали. Старались силой оружия вернуть в строй. Позже — судили, отправляли в штрафные роты, расстреливали.

Известно, по далеко не полным данным, с 31 июля по 8 августа, то есть за десять первых дней боев, передний край бросили (а кое-кто оставил и оружие) 547 человек. 386 из них — солдаты 220-й дивизии. Позорный факт для чести армии! Начальство старалось его скрыть. Если распространить эти цифры в масштабах фронта, нетрудно определить, что убегали тысячи.

Вновь атаки, атаки… С короткими перерывами они следуют одна за другой. И так — до 12 августа — четырнадцать дней.

Давно поле боя — от исходных позиций до Бельково (пятьсот-шестьсот метров) — названо «Долиной смерти».

Грязные, заросшие, немытые, полуголодные, с истерзанными нервами, с изношенной вконец психикой, без веры в «Бога и черта», люди превратились в полудикие существа. Куда делась простая речь, искренние добрые человеческие чувства? «Дайте хоть ночку, хоть часок расслабиться», — просили солдаты командиров. Не получалось.

Спросить бы солдата, чудом уцелевшего под Бельково, что сохранилось в его душе, только после одного дня — 3 августа, когда пятнадцать «юнкерсов» за один день двадцать раз набрасывались на дивизию. На следующий день, как «подарок» пехоте (только так это расценили солдаты), в небе появились на пятнадцать минут наши самолеты: с 9.30 утра до 9.45 утра. Заодно и пробомбили «своих». К счастью зашибли одну лошадь.

Как часто и тогда, и позже в самых жестоких ситуациях на войне нас, командиров и солдат, выручала молодость: продолжать жить, воевать, подавлять в себе страх, не терять веру в успех! В этих боях, как я узнал позже, молодые парни превращались в стариков, нередко седели, теряли бодрость, уверенность в себе, крепость духа, а случалось, и рассудок.

Бесконечные кровавые атаки без надежды на успех, которые оборачивались всякий раз иллюзией, превратили в короткий срок и старых, и молодых в механических исполнителей чужой воли, сделали их подлинными рабами войны. Все ли шло от страха? Нет. О нем забыли, его заменило полное безразличие к самому себе, к жизни, к своим товарищам.

В самые отчаянные моменты сражения под Бельково солдаты редко плакали. Плакать — зачем? О сострадании давно забыли. В то же время постоянно росло в людях чувство бессилия, оно все глубже пускало корни в душе. Мало кто надеялся выбраться живым из бойни под Бельково.

Ночью огромное зарево ярко освещало «долину смерти» — вокруг горели деревни. Горы трупов — наших и немцев. Давно известно, цивилизованная дикость — худшая из всех форм дикости. Однако то, что происходило под Бельково, Свиньино, Харино, ни по каким меркам не определяется словом «дикость». Это — бессмысленное убийство, без всякой ответственности за человеческие судьбы, без стыда и понятия вины.

За каждые сутки в те адские две недели, по данным штабных оперативных сводок и по донесениям политорганов, дивизия теряла 100–150 человек убитыми и 600–700 ранеными. Думаю, цифры занижены.

Чем отличались от сухих штабных сводок политдонесения? Во-первых, большим враньем и разукрашенными, как пасхальные яички, добавлениями: «о массовом героизме», «об отдельных подвигах», в первую очередь коммунистов и комсомольцев, о потоке заявлений «от бойцов» с просьбой принять их в ряды Коммунистической партии. Например, приводились такие сведения: в разгар самых яростных боев между 3 и 10 августа на передовой подано было больше 200 заявлений. Может быть, вначале так и происходило, а затем — увольте…

Вероятно, в то время под Бельково появился среди красноармейцев забавный рассказ о солдате-украинце, перед боем написавшем заявление о вступлении в партию: «Якщо вбьють, прошу вважаты мэнэ коммунистом, а якщо ни, то ни…»

Один из типичных примеров политдонесений — липовый рассказ о герое-танкисте И.Воронцове, весьма далекий от реальности. Позже я часто видел, как политработники составляли политдонесения. Сколько в них присутствовало лжи! Скажите, о каком «потоке» заявлений можно писать, когда солдата гонят и гонят на немецкие пулеметы? Он просто не мог в те дни и ночи о чем-то размышлять, что-то понимать, что-то ощущать, кроме собственного бессилия и, очевидно, справедливой жалости к себе. Именно в этом, а не в политдонесениях и состояла правда.

Ни штабисты, ни политорганы в течение всей войны, и подо Ржевом и под Берлином, ни разу не сказали, не прокричали во весь голос о самом-самом главном: «Наступление без предварительного подавления всех основных огневых средств противника — недопустимо!» Между тем, к сожалению, ни в одной из операций Красной Армии Калининского и Западного фронтов (I, 1942, II.I, 1943) на ржевско-вяземском плацдарме это требование не было осуществлено. Отсюда — колоссальные потери и поражения. В то же время и одно из объяснений успешной немецкой обороны. Как нам всем — и генералам — и солдатам не хватало тогда умения воевать!