Победа вопреки Сталину. Фронтовик против сталинистов - [13]

Заглянем в дневник Йозефа Геббельса, который высоко оценил речь Сталина как великолепный пропагандистский документ и какое-то время даже изучал его. Что же записал этот «самый великий лжец в истории человечества» в дневнике за 3 и 4 июля 1941 года:

«…3 июля 1941 года. Большая шумиха в связи с подготавливаемым бегством Сталина из Москвы… Аман занимается уже созданием крупных газет в оккупированных областях. «Фелькишер беобахтер» в Москве — вот это было бы кое-что новое!

4 июля 1941 года. Вчера сильные налеты английской авиации на Северную и Западную Германию. На Восточном фронте: кольцо под Новогрудком плотно замкнулось. Надо ожидать колоссальных трофеев… На остальных участках фронта непрерывно продолжается продвижение… Но русские сражаются все же очень упорно и ожесточенно… Наши потери к масштабу операций все же еще незначительные. Великолепное положение на Центральном фронте. Здесь враг становится также менее устойчивым… Русские несут большие потери в самолетах. Они не отваживаются больше совершать ночные налеты на наши восточные города. Их союзником является пока еще славянское упрямство. Но и оно в один прекрасный день исчезнет. Сталин ранним утром держит речь: защитительная речь дурной совести, пропитанная глубоким пессимизмом. Он описывает всю серьезность положения, призывает саботировать наше продвижение и предостерегает от паникеров и распространяемых вражеских слухов… За границей, прежде всего в США, а также и в Лондоне, видят положение Москвы в мрачном свете. Думают, что начинается одна из величайших в истории битв на уничтожение. Потери русских в Белостокском «котле» чудовищны… Удар по Москве… Кажется, что сопротивление красных по всему фронту медленно сламывается… Сталин призвал сжигать урожай и запасы. Мы отвечаем на это совершенно открыто, что России нечего ожидать от нас после поражения и мы оставим ее подыхать с голоду. Вероятно, это охладит чересчур горячие головы.

Каждые полчаса поступают новые известия. Дикое, возбуждающее время. Вечером кинохроника готова… Еще полчаса подремал на террасе», — заканчивает запись этого дня Геббельс.

Сколько бахвальства… В то же время Геббельс начинает понимать, что война в России — не прогулка, не легкие победные сражения во Франции и Польше.

Как я заметил, в Москве царило глубокое беспокойство, непонимание причин произошедших разгромов первого эшелона Красной Армии, а порой какой-то необъяснимый страх и растерянность. В то же время в те первые часы, трагические дни войны я нигде не слышал ни одного упрека в адрес власти. Скорее, росла какая-то еще не осознанная до конца безличная злость. Война застала и старшее, и младшее поколение, вероятно, каждого человека врасплох. Кто-то не успел закончить школу или институт, кто-то не сыграл вовремя свадьбу, не съездил проститься к умирающей матери, кто-то, работая без отдыха три года, наконец собрался было в отпуск, а кто-то вовремя не управился с садом или огородом… Список неоконченных, незавершенных дел можно продолжать бесконечно — война ворвалась в жизнь людей так неожиданно…

Нередко и по сей день люди на Востоке и на Западе, особенно молодежь, которые интересуются прошедшей войной, задают вопрос: «Знал ли заранее Сталин о решении Гитлера напасть на Советский Союз?» Знал! Все знал!

По подсчетам историков, за год — полтора года (1940–1941) советское руководство из различных источников получило более двухсот предупреждений о подготовке гитлеровской Германии к войне. Это и американский Госдепартамент, и английское правительство. Это и разные дипломатические каналы, и разведка, и советские пограничные войска, и антифашистские круги в Западной Европе.

Диктатор — теперь-то точно известно — преступно пренебрег всеми полученными донесениями, не сделал необходимые политические и военные выводы. Не обезопасил «братьев и сестер», не привел вовремя Красную Армию в боевую готовность. Его же политические и военные советники, в условиях всеобщего страха и угодничества, созданных диктатором в стране и армии, не перечили ему, молчали, безропотно соглашались с ним.

«Война, — пишет Уинстон Черчилль, — это по преимуществу список ошибок, но история вряд ли знает ошибку, равную той, которую допустил Сталин…»

В связи со сказанным Черчиллем небезынтересно выглядит поведение советского посла в Лондоне Майского.

После беседы с ним в британском МИДе 13 июня 1941 года, где ему сообщили о предстоящем нападении Гитлера на СССР, Майский же сообщил в Москву: «Вся картина… кажется мне более чем гипотетической… Я по-прежнему считаю германскую атаку на СССР очень маловероятной».

Сталин больше всего опасался того, что малейшая неосторожность или провокация лишит его всяких шансов на оттяжку сроков начала войны, которая ему так была необходима.

Сравним подходы Сталина и Черчилля к разведывательным донесениям. Сталин редко читал первоисточники, чаще разведдонесения игнорировал, рассматривая их как дезинформацию. «Он верил Гитлеру больше, чем себе», — шутили разведчики. Требовал от советников по разведке (Берия, Меркулов, Голиков) составлять сводки на основе первоисточников. Голиков, составляя сводки, как правило, делил их на два листа. В первом он приводил сообщения, достойные внимания, во втором — якобы дезинформацию. Сталин часто, принимая своих помощников, грубо обрывал их, не принимал их самых серьезных аргументов о грозящей опасности.