Победа Великой армии - [21]

— Пусть бегут, — приказал генерал Бейль, не желавший, чтобы его кавалеристы тратили силы на преследование неприятеля, — они расскажут своим военачальникам, что повстречались с Великой армией!

Бейль никак не мог понять стратегию русского командования, которое на тот момент словно не решалось преследовать армию Наполеона и не предпринимало попыток ее уничтожения. Чем вызваны эти колебания? Может, русская армия — или ее остатки — слишком далеко к востоку от Москвы, чтобы незамедлительно начать преследование? Может, русские генералы ломают головы над тем, какую цель преследует маневр армейских корпусов Мюрата и Даву, которые как будто намеревались двинуться по Тверской дороге на Петербург? Или причиной всему разногласия между практически отстраненным от дел Барклаем-де-Толли, непредсказуемым Кутузовым и горячим Беннигсеном?

Как бы то ни было, маневр Наполеона явно удался. Великая армия, во всяком случае то, что от нее осталось после московской битвы, беспрепятственно пересекала Русскую равнину. Она находилась не более чем в пяти днях пути от Смоленска, где собиралась остановиться на отдых. Погода стояла хорошая, было свежо, в отличие от летнего периода, когда по пути в Москву Великая армия до конца августа изнывала от невыносимой жары в сочетании с засухой, не позволявшей в достаточном количестве обеспечить водой десятки тысяч армейских лошадей. Военные инженеры Великой армии расчистили ей путь от значительной части железного лома, отходов и стволов поваленных деревьев, брошенных на дороге неприятелем, чтобы замедлить ее продвижение. Каждое утро на рассвете генерал Бейль всматривался в небо на северо-востоке, откуда дул ветер, желая удостовериться, не принесет ли он с собой дождь, опасный прежде всего тем, что его людям пришлось бы пробираться по жидкой грязи. Однако небо оставалось ясным.

На развилке Смоленской дороги, где она разделялась на Старую Смоленскую, поворачивающую на юг, и Новую Смоленскую, забиравшую к северу, Бейль сознательно выбрал последнюю, что давало ему возможность пройти мимо места московской битвы. Он не мог увидеть его издалека, пока находился за складкой местности, на которой тогда стояла императорская гвардия.

Через два дня он прибыл в деревню Бородино. Было четыре часа пополудни. Заметив на обочине дороги длинное приземистое строение, от которого открывался вид на всю местность, он соскочил на землю, отдал поводья своей Вольты конюху Бонжану и сел на каменную скамью у фасада. Судя по земле, изрытой следами сапог и лошадиных подков, в этой избе, должно быть, во время битвы размещалась ставка русского командования. Бейль взялся за подзорную трубу, которую носил за спиной. Он раздвинул ее и, уперев локти в колени, чтобы не дрожали руки, принялся жадно разглядывать местность.

Слева, в двух-трех километрах, он узнал небольшой пригорок, с которого император наблюдал за битвой (да, скорее наблюдал, чем Руководил, подумал про себя Бейль). За ним, отделенная теневой попсой, простиралась ложбина, в которой стояла в резерве гвардия. Бейль находился там, где ранее были русские генералы, и, поставив себя на их место, рисовал в воображении передвижения французской армии, готовившейся к атаке.

Перед ним, по-видимому, лежал тот самый участок реки, который пытались форсировать армейские корпуса принца Евгения и маршала Груши.

Чуть дальше, посреди долины, горы взрытой и разбросанной земли, вероятно, указывают, подумал он, на расположение знаменитого русского редута, возведенного по приказу Кутузова.

Бейль сказал полковнику Арриги, чтобы тот продолжил руководить движением колонны и позаботился о ее расквартировании неподалеку от ближайшей деревни, которая, вероятно, лежала в руинах, после чего вскочил в седло и в сопровождении лейтенанта Вильнёва помчался галопом в направлении русского редута.

Внезапно в лицо ему ударил резкий порыв ветра, поднявшего с земли серое облако. Он принес с собой тяжелый, отвратительный, тошнотворный запах. Бейль поднял лошадь на дыбы. Этот запах шел с поля боя — от разлагавшихся трупов, которые в течение больше чем двадцати дней не были ни погребены, ни вынесены с поля боя, от человеческих и лошадиных экскрементов. От смрада перехватывало дыхание. Бейль достал из кармана большой носовой платок и поднес ко рту, стараясь не дышать носом. Он пустил лошадь шагом и поехал дальше, полуприкрыв глаза, чтобы не видеть окружавшую его картину: обезглавленные тела, оканчивавшиеся обрубком, вымазанным красно-белой кашей, лошади с раздутыми животами, лежавшие в нечистотах, засыпанные землей ружейные приклады и невообразимое нагромождение колес, покореженного железа, грудных клеток и животов, развороченных артиллерийскими снарядами.

Бейль по-прежнему погонял свою лошадь, ибо хотел добраться до редута, но внезапно кровь застыла у него в жилах. Перед ним лежал кто-то и смотрел на него. Французский вольтижер с широко открытыми глазами, с кивером на голове и затянутым на подбородке ремешком, наполовину свесился с зарядного ящика. Его лицо, словно мох, покрывала сизая борода. Тело его обрывалось на уровне пояса, но глаза остались целы и устремляли на генерала Бейля пристальный взгляд, словно исполненный упрека, который уже не нуждался в ответе. Тот, кому адресовался упрек, почувствовал, что больше не в состоянии выносить эту сцену. Зловонный воздух просочился сквозь его усы и смешался со слюной. Он резко развернул лошадь и перевел ее на рысь. Животный инстинкт помогал ей не наталкиваться на трупы и обломки, словно ей был известен путь, который вел прочь из этого ада. Она высоко поднимала ноги, чтобы ничего не задеть.