Победа пахнет фиалками и напалмом - [3]

Тем не менее все профилактические меры, вплоть до угроз закрыть запасную лестницу, предпринимавшиеся время от времени институтским начальством, носили больше пропагандистский, нежели карательный характер и сводились в конечном счете к недопущению совсем уже панибратства со стороны нас, будущих педагогов, в отношении к своим наставникам. Я думаю, вряд ли ошибусь, предположив, что и они, наши преподы, были связаны той же «олимпийской» тайной со своим, таким уже тогда далеким, студенческим прошлым.

* * *

С нами, вчерашними десятиклассниками, на первый курс поступили и несколько ребят, уже отслуживших в армии. Один из них, спецназовец Чика, или, официально, Андрей Чикин, служивший в знаменитой дивизии имени Дзержинского, прошел огонь и воду подавления беспорядков в Сумгаите и Тбилиси, штурм Сухумского изолятора и многое другое, что для нас, последних могикан безоблачного советского детства, находилось еще за гранью вероятного. Тем не менее именно рассказы Чики, ставшего едва ли не душой всей компании, с одной стороны лучше всякого еще только-только входившего в нашу жизнь Голливуда рисовали перед зачарованными юнцами бесхитростные картины счастливой жизни крепких парней с автоматами в руках, с другой же стороны — и за это ему огромное спасибо — рассказы эти разоблачали ту чудовищную ложь об армии, что именно в те годы обвально хлынула в души граждан великого тогда еще государства.

Так или иначе, но место культа знаний в нашей жизни постепенно занял культ силы, а термины языкознания и литературоведения по-интеллигентски поспешно уступили место названиям тех или иных ударов в восточных единоборствах и маркам автоматического оружия. Наверное, это могло тогда показаться частью совершенно естественной для юности воинственной бравады, и кто бы знал, что это — надолго.

Студенчество наше сколь лихо началось, столь же лихо для многих и закончилось, и с разницей в год-полтора практически всех «олимпийцев» судьба, как пробки из шампанского, повыстреливала во взрослую жизнь, каковой тогда для всех нас оказалась армия.

Уж не знаю, насколько это можно назвать везением, но моя «армия» закончилась очень быстро — острым приступом язвы двенадцатиперстной кишки, комиссовали меня прямо из учебки. Обратно в студенчество тоже влиться не удалось, потому что, пока я собирался составить гордость и славу внутренних войск, мое семейное положение «на гражданке», к немалому моему удивлению, стало меняться в сторону скорейшего отцовства, и обещание дождаться любимого из армии у моей будущей жены получило самые неожиданные гарантии. Поэтому уж кто-кто, а Валька моему скоропостижному освобождению от почетной обязанности обрадовалась искренне и просто, невзирая на всю двусмысленность такой радости. В общем, хлеб насущный, а также детское питание насовсем отделили меня от догуливавшей свои последние деньки «олимпийской» вольницы.

А там приспели перемены работы и места жительства, «перемены» вообще — когда время кончилось и наступили времена. И оказалось, что отыскаться во «временах» гораздо сложнее, чем в многомиллионной Москве…

Глава третья «Дикие гуси»

Был солнечный, с блеском мокрого асфальта и наивной синевой апрельского неба московский день. Мы гуляли с сыном в парке возле нашего дома, он время от времени убегал и, скрываясь из виду, с каждым разом возвращался все грязней и грязней. Я догадывался, что потомство мое, по всей видимости, «становится на крыло» и в прямом смысле учится летать. В этом наблюдении было немало грустного: вот-вот он совсем оперится, первым делом отбросит надоевшую вязаную шапочку, а потом и все надоевшее, в том числе и эти наши совместные прогулки. И куда его понесут затем легкие, одним лишь родителям видные крылья? Бог весть…

Так или иначе, но «птичья» тема не покидала меня, готовые образы и сравнения услужливо возникали в голове, и, честно говоря, я даже не удивился, когда, присаживаясь на влажную еще парковую скамейку, увидел в руках у сидевшего на ней парня журнал «Дикие гуси».

Впрочем, еще раз прочитав заглавие, я уже внимательнее всмотрелся в своего соседа: это был невысокого роста, коренастый парень лет двадцати пяти, он не разглядывал обвязанных пулеметными лентами (и только) глянцевых красоток на разворотах, не изучал с видом знатока оружейные новинки, его интересовали небольшие объявления на последних страницах. Их он подолгу прощупывал взглядом и, казалось, старался вычитать что-то между строк.

Очередная отлучка моего чада явно затягивалась, и когда я, проискав его какое-то время и перехватив уже на берегу огромной лужи (на смену «летной» шла «морская» романтика), вернулся на скамейку, парня там уже не было…

* * *

Об этом журнале, русском варианте «Солдата удачи», рассказал мне Вовка. Во время нашей последней встречи. Самой последней, как оказалось…

От кого-то из наших общих институтских знакомых он узнал мой московский телефон — и вот спустя семь лет после того, как мы с ним виделись в последний раз (кстати, на проводах в армию одного из последних наших «олимпийцев»), он объявился в первопрестольной, о чем тут же радостно известил меня по телефону.