По зову полной Луны - [13]

— Да нет. — Лопух, не мигая, глядел на приятеля с другой стороны прохода между двумя рядами коек.

— Что тогда? Нам же завтра выходной дали, можем спокойно отсыпаться хоть до обеда.

Остальные семеро их соседей — койка Ворчуна-Серхо стояла аккуратно застланной, ожидая нового «жильца», — укладываться явно не собирались. Столы в центре казармы были сдвинуты, стражники сидели за ними кружком в желтушном свете масляной лампы. Топилась печь, в которой время от времени рьяно шуровали кочергой. Дальние же части барака тонули в сумраке.

Поздний вечер. Время сна и отдыха. Где угодно, только не здесь и не сейчас.

После трёх дней стройки, закончившихся парилкой, стражники надумали немного расслабиться. Непрерывный галдёж, дробное перекатывание игральных костей, смех и стук соударяющихся кружек разбудили б и покойника. Звучали здравицы за «одержанную победу» и «в память о погибших», и то, что рядом кто-то пытался спать, никого не волновало. Правда, выпивохи всё же старались орать в полголоса. Но и здесь главную роль играло не желание учесть интересы меньшинства, а негласное правило, по которому если не буянить и не высовываться на улицу, сотники смотрели на подобные солдатские междусобойчики сквозь пальцы. Командный состав их гарнизона рассуждал так: раз расслабиться подчинённым в такой глуши считай и негде, а душа, как известно, порой просит праздника, то в некоторых вопросах можно проявить лояльность. Парни без особых последствий развеются, а значит, суровые армейские будни перестанут казаться им столь суровыми. «Послаблениями» в казармах всё же старались не злоупотреблять. Наказание за чрезмерную гульбу взималось по полной, с урезанием жалования и, напротив, усилением физических нагрузок для провинившихся. Вернувшийся из лазарета Лапоть как десятник строго следил за исполнением данного договора.

— Я здоров. Просто не охота ни пить, ни играть, — помолчав, ответил Лопух.

— Ну, спи, раз так, — сквозь зевок протянул приятель.

Какое-то время держалась тишина, даже гуляки приумолкли. Час был поздний, и хмель всё сильнее смаривал их.

— Юлик, ты зачем в армию пошёл?

— А? — задремавший Юлиан вновь дёрнулся.

— Я вот сирота, с малых лет у тётки жил. Наша деревня — Малиновка — неподалёку тут. Денег всегда не хватало, ютились впятером в тесной избе. Надоело мне это. Как только двадцать годков стукнуло, я сразу к вербовщикам и подался. Так всем лучше было… Думаю, в отпуск съездить, проведать своих.

— Ты чего в воспоминания ударился? — Юлиан внимательнее присмотрелся к непривычно грустному лицу друга. — Мне твоя история давно известна.

— Я и говорю — со мной всё ясно, — продолжил Лопух. Глаза его в сумраке казались тёмными провалами, в которых отражались отблески лампы. — А зачем ты солдатом стал, до сих пор понять не могу.

Юлиан улёгся на спину и теперь следил за тем, как меж потолочных балок мечутся размытые тени сидящих за столами.

— Да, единственный наследник рода. Усадьба в пригороде столицы. Почти законченный университет. Перед ним все дороги открыты — отец позаботится. Гуляй и бед не знай. А он, тупица, собирает вещички, пишет прощальное послание и исчезает в неизвестном направлении… Короче, у меня почти всё, как и у тебя! — Юлиан заложил руки за голову и усмехнулся — раз не суждено выспаться, отчего бы ни поболтать. — Я же уже рассказывал.

— Ещё расскажи, интересно ведь. Не у каждого такая жизнь была.

— Хм, интересно… Сам знаешь, нашли меня, пусть и не сразу. Целый год довелось пожить вольной жизнью! Я тогда в Северном уделе обитал. Бродяжничал, подрабатывал, где придётся — землекопом, углежогом, а если везло, то писцом у какого-нибудь купчишки. Пару месяцев сидел на одном месте, потом срывался, забрасывал мешок с пожитками за спину и уходил, куда глаза глядят. Как сейчас помню, весна была. Вишня цвела — страсть! Все сады в белом пуху стояли. Приехал ко мне отец. Уж не знаю, как он меня выследил, может я кому-то из знакомых семьи на глаза попался, а тот и послал весточку. Словом, свалился он мне как снег на голову. Уговаривал вернуться. Дескать, мать от переживаний вся больная сделалась. Ругался. Чуть у нас до драки не дошло. Потом заплакал. Но всё без толку… Когда он уезжал, я с ним письмо матери отправил и ещё писать обещал. Не помню, когда уж последний раз отсылал.

— Они, небось, волнуются.

— Мать жалко. Она у меня хотя и строгая, но добрая. Постарела наверно… Дальше пошло у меня, как у многих в таких случаях, по проторенной дорожке. Решил я записаться в солдаты. Решил и записался. А там определили меня в одну далёкую пограничную крепость, где я и пребываю по сей день. Здесь и сказочке конец, а кто слушал, молодец.

— Дурак ты, Юлик, ох и дурак, — почесав макушку, подвёл итог всей истории Лопух. — Бросил бы ты эту службу да воротился к родне в столицу, жить в своё удовольствие. И меня бы с собой взял по старой дружбе. Попросишь прощенья, тебя примут с распростёртыми объятиями. Скажешь, не так будет?

Юлиан дёрнулся, аж привстав на локте.

— Не могу я вернуться, Лопуша! Пойми. Нет мне там жизни. Одни обязательства. А я их терпеть не могу. Тошнит меня от них. Вот какая незадача.