По знакомым дорогам - [6]
До отправки в тыл врага мы должны были пройти краткие курсы при Центральном штабе партизанского движения (были они под Москвой). Получили там немало полезных знаний. Вспоминается, что почему-то в эти дни надо мною и Кочубеем посмеивался Негреев — он вообще не упускал случая пошутить.
Бывало, присядем в укромном местечке покурить в перерыве между занятиями, а он качнет головой, сокрушаясь:
— Ну что я с вами буду делать в лесу? Мало того что оба хромые, так ведь еще и старики! — Это он намекал прежде всего на меня. Мне шел пятьдесят второй. — В эти годы полагается дома свернуться калачиком, положить голову на мягкую подушку и спать, а вы!.. — смеялся Негреев.
Остается добавить, что сам он был на год старше меня.
Глава третья
Наш отлет уже не на один день задерживался из-за плохой погоды. Небо Подмосковья было в непроглядных весенних тучах, все время накрапывал или хлестал дождь, мы молили о небольшом чистом пятнышке над головой, хотя бы на полчаса, чтобы самолет мог подняться и взять курс на запад, но — без результата. Нарастало уныние, нервничали мы с Негреевым все больше, бывало, я просил его пошутить, посмеяться, а он только безнадежно отмахивался…
И вдруг назначают вылет — на вечер 12 марта 1943 года.
Наверно, на аэродром мы приехали чуть раньше указанного времени, потому что молодой дежурный сказал мне:
— Подполковник Гризодубова занята. Можете подождать.
— Доложите, что прибыла группа Салая.
Валентина Гризодубова запомнилась мне как собранный, готовый действовать в любую секунду, немногословный, но темпераментный командир. И — очень красивая женщина. Она была со вкусом причесана и одета, женственность пробивалась добротой и сочувствием (а нам скоро потребовалось и то, и другое!) сквозь холодную строгость ее взгляда.
Она была действительно занята, но именно нашим делом, как раз уточняла с летчиком Кузнецовым маршрут, по которому мы должны были достичь Черниговщины, и, естественно, нас тут же пригласили в кабинет. Они, Гризодубова и Кузнецов, наклонились над картой, лежавшей на столе. Летчик делал отметки. Поздоровались, и он объяснил нам, как будем лететь. Линию фронта пересечем недалеко от Людинова, вот здесь примерно. Немцы будут нас сильно обстреливать, и придется нам набрать максимальную высоту — до пяти тысяч метров.
— Как ваши люди, все здоровы, выдержат?
— Все будет в порядке, — ответил я.
И поймал на себе взгляд Негреева, добросердечный и заботливый. У меня была нелегкая гипертония, черт знает как это скажется на большой высоте, но я не сомневался, что под влиянием необходимости все малые неприятности отпадают и позволяют забыть о себе, и Негреев кивнул мне, прикрыв глаза. Хороший мужик…
Но испытания не кончились на этом.
В кабинет вошел майор и доложил, что погода опять нелетная и все намеченные полеты отменяются. Мы заспорили:
— Да что вы! В небе окна!
— Над нами, — согласился майор. — А путь у вас неблизкий… Самолет лететь не может.
Тогда мы стали угрожающе заявлять, что никуда не уйдем с аэродрома, что и так уже потеряли в ожидании погоды уйму времени, мы улетим сегодня!
И тут Гризодубова спросила Кузнецова:
— Ваш самолет готов?
— Так точно! — ответил летчик.
И споры разом стихли. Валентина Степановна сама хотела отправить нас, ей недавно звонили Демьян Коротченко и Тимофей Строкач (начальник УШПД), справлялись о нашей группе.
— Но я не могу рисковать людьми, — сказала Валентина Степановна. — Ждите. Я буду следить за погодой.
К полуночи небо прояснилось, и, как видно, не только над нами. Нас позвали к самолету. Он был готов к вылету, вокруг ходили механики в комбинезонах, осматривали машину и проверяли… Подошла эмка — легковой автомобиль, который сделали на нашем Горьковском автозаводе незадолго до войны и который стойко вынес на себе все тяжести и всю необихоженность военных дорог, на летное поле вышла из эмки Валентина Степановна и сказала, что можно грузиться и садиться в самолет.
Не верилось, но настал этот последний момент: посадка!
Быстро погрузили мы мешки с оружием, боеприпасами и медикаментами. Нам предложили надеть парашюты, мы стали помогать друг другу — вот уже и парашютные сумки у всех за спиной. Мы прощаемся с людьми, остающимися на аэродроме. Самолет бежит по дорожке, еще миг, еще… И вот рев мотора становится ровнее и мягче, земли не чувствуется, мы оторвались от нее и набираем высоту. Не знаю, кто запел первым, но через минуту все наши пассажиры, весь штаб будущего партизанского отряда пел в самолете.
Может быть, кто-нибудь из нынешней молодежи будет читать и скажет: «Ну придумал!» Нет. Ничто на свете не наполнено таким однообразием, как ожидание, можно сказать, таким изматывающим однообразием. Оно тянулось для нас долгие недели. И вот — летим… Да не куда-нибудь, а туда, куда хотели. Ходили, добивались этого. И вот — летим! Это была первая победа над всеми, как говорят, превратностями судьбы. Мы пели песни о Родине, народные песни, и пусть наши охрипшие голоса не пробивались сквозь рев мотора. Мы пели для себя. Это подлинно душа пела.
К линии фронта, как показалось нам, приблизились довольно скоро. Фашисты поймали наш самолет в перекрестие сильных прожекторов, и зенитная артиллерия открыла огонь. Кузнецов поднимал самолет, он быстро стал взмывать вверх — подальше от прожекторов и рвущихся снарядов. Я сидел в кабине, рядом с летчиком. Становилось все холоднее, и дышать на такой высоте уже было тяжело. Тут Иван, начальник штаба, подал команду выпить немного водки, чтобы согреться, ее нам выдали для этого случая заблаговременно. Мне стало легче: раз команда для всех, значит, ничего особенного, самочувствие у меня, как у всех.
«Как раз у дверей дома мы встречаем двух сестер, которые входят с видом скорее спокойным, чем грустным. Я вижу двух красавиц, которые меня удивляют, но более всего меня поражает одна из них, которая делает мне реверанс:– Это г-н шевалье Де Сейигальт?– Да, мадемуазель, очень огорчен вашим несчастьем.– Не окажете ли честь снова подняться к нам?– У меня неотложное дело…».
«Я увидел на холме в пятидесяти шагах от меня пастуха, сопровождавшего стадо из десяти-двенадцати овец, и обратился к нему, чтобы узнать интересующие меня сведения. Я спросил у него, как называется эта деревня, и он ответил, что я нахожусь в Валь-де-Пьядене, что меня удивило из-за длины пути, который я проделал. Я спроси, как зовут хозяев пяти-шести домов, видневшихся вблизи, и обнаружил, что все те, кого он мне назвал, мне знакомы, но я не могу к ним зайти, чтобы не навлечь на них своим появлением неприятности.
Изучение истории телевидения показывает, что важнейшие идеи и открытия, составляющие основу современной телевизионной техники, принадлежат представителям нашей великой Родины. Первое место среди них занимает талантливый русский ученый Борис Львович Розинг, положивший своими работами начало развитию электронного телевидения. В основе его лежит идея использования безынерционного электронного луча для развертки изображений, выдвинутая ученым более 50 лет назад, когда сама электроника была еще в зачаточном состоянии.Выдающаяся роль Б.
За многие десятилетия жизни автору довелось пережить немало интересных событий, общаться с большим количеством людей, от рабочих до министров, побывать на промышленных предприятиях и организациях во всех уголках СССР, от Калининграда до Камчатки, от Мурманска до Еревана и Алма-Аты, работать во всех возможных должностях: от лаборанта до профессора и заведующего кафедрами, заместителя директора ЦНИИ по научной работе, главного инженера, научного руководителя Совета экономического и социального развития Московского района г.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Ни один писатель не может быть равнодушен к славе. «Помню, зашел у нас со Шварцем как-то разговор о славе, — вспоминал Л. Пантелеев, — и я сказал, что никогда не искал ее, что она, вероятно, только мешала бы мне. „Ах, что ты! Что ты! — воскликнул Евгений Львович с какой-то застенчивой и вместе с тем восторженной улыбкой. — Как ты можешь так говорить! Что может быть прекраснее… Слава!!!“».