По знакомым дорогам - [28]
До того как начался разбег, минут десять — пятнадцать назад, мы с Негреевым, придя проводить Ивана, радовались, что он улетит. Митрофан рассказывал, что Ивану хуже и хуже. А он молчит. И даже улыбается… Я это и сам видел. Теперь стало еще обидней и тревожней за него. И мысли не было, что самолет может застрять в песке, как в болоте.
— Что делать? — спросил Негреев у летчика.
— Не знаю… Не поднимусь с людьми. Да и без людей — еще вопрос!
Всех вынесли из самолета. Оставили по настоянию врачей и самих раненых одного Ивана, самого тяжелого. Самолет оттащили к тому краю площадки, откуда он только что неудачно пытался стартовать, и вот он снова покатился к лесу… Самолет гудел так, что казалось, вся Украина слышит. Уже конец площадки, сейчас крылатая машина наскочит на пни. Но раньше, чем это случилось, самолет поднялся в воздух и полетел над деревьями Злынковского леса. Наша сердечная тоска, можно даже сказать, сердечная паника оттого, что Иван и в этот раз не сможет улететь, оказались чересчур преувеличенными…
Однако почти все другие раненые остались в лесу. Надо было что-то придумать, а что?
Самолеты продолжали прилетать к нам, но только сбрасывали свои грузы, а не садились. Песок! Была ночь, когда к нам почти подряд прилетели семь самолетов, все благополучно разгрузились в воздухе, снабдив нас оружием, взрывчаткой и медикаментами, а утром разведка донесла из Злынки, что гитлеровцев это привело в бешенство: «Красные летают, как дома, а наши даже не показываются!» Как дома! Вот негодяи! Мы и были дома… А оккупантов мы вышвыривали раньше, вышвырнем и теперь!
Сел один самолет — летчик рискнул. Ночной ас. Но и ему не удалось подняться, даже пустому, — «аэродром» был сильно разрыхлен. А еще он сказал, что пустой больше и не попробует подниматься, стыдно будет вспоминать потом, как оставил раненых, и предложил партизанам сделать из древесных стволов дорожку для разбега самолета.
Все волновались — не узнали бы фрицы, что у нас на площадке остался на день самолет, — работали не отдыхая и еще раз показали силу партизанского братства. Сотни людей старались для пятнадцати раненых. За день уложили в песок уйму срубленных и очищенных от веток деревьев. Отличная дорожка была сделана уже к вечеру. И все увидели, что такое воля, слитая воедино! Самолет, который бессильно ковылял вчера, сегодня разбежался на новой дорожке, как на столичном аэродроме, и, покачиваясь с крыла на крыло, стал набирать высоту над лесом, удаляясь от нас. Мы следили за ним, пока он не исчез из глаз. И все махали ему руками, еще не чувствуя, как устали.
Глава двенадцатая
Рассказывая про отправку раненых, я пропустил такое событие, как Первое мая. Хоть несколько слов скажу, что это мой любимый праздник, и в лесу мы отмечали его от всей души и даже красиво… Лагерь был чисто прибран, украшен плакатами и лозунгами. Наши художники нарисовали каррикатуры на Гитлера, им тоже нашлось место. Над каждой землянкой привязали хотя бы красную ленточку к ветке.
А главное, настроение было хорошее. Вырвались из кольца оккупантов, готовились показать им, какие у нас силы. В десять утра состоялся лесной парад — по всем военным правилам. Люди почистили свое оружие, выпрямились, словно бы подросли, молодцевато держали строй.
Пожалуй, сердился, не в меру ругался и нервничал один Саша Кравченко, наш радист: никак ему не удавалось поймать Москву, а все хотели ее послушать. Но батарейки сели…
Мы пошли к Попудренко, поздравили друг друга с праздником, и Николай Никитович пригласил весь наш штаб к себе на обед и… концерт! Обед у него был отменный, а концерт — и слов не подберу. Как там пели, как декламировали! У нас в отряде была самодеятельность, бойцы сами пели под гармошку, радовали и забавляли товарищей, но здесь мне казалось, что я в настоящем театре, хоть забывай про лес.
Признался в этом Николаю Никитовичу, а он засмеялся, счастливый:
— Верно! Они и есть артисты! Лучшие черниговские артисты. Ну сейчас-то основная должность у каждого другая: кто пулеметчик, кто медсестра, — но ведь это не на век, так что не забывают своей профессии!
Очень понравился мне этот первомайский праздник в Злынковском лесу, похожий на мирную лесную маевку…
А гитлеровцы стояли всего в пятнадцати километрах. И мы уже продумывали, как будем бить их, обговаривали даже план совместного нападения на Злынку, где располагался довольно многочисленный гарнизон. Николай Никитович предлагал напасть на Злынку днем, в базарный день, считая, что так скорее достигнем внезапности. Я держался ночного варианта. Мы, конечно, договорились бы, но тут, на двадцатый день нашего пребывания в Злынковском лесу, пришел приказ УШПД за подписью Строкача, в корне менявший задачи соединения Попудренко и нашего отряда.
Доставил приказ Яков Федорович Коротков, который спустился к нам на парашюте.
Николай Попудренко должен был по новому приказу, согласованному, конечно, с армейским командованием, перейти со своими черниговцами в междуречье, то есть в леса между Десной и Днепром. А наш путь лежал на Полтавщину — вместо Львова. Несколькими днями раньше, взвесив свои возможности, мы послали радиограмму с просьбой разрешить нам создать партизанское соединение из трех отрядов. Теперь нам разрешалось создать такое соединение и предлагалось назвать его Полтавским. Почему? Все объясняла наша новая задача: парализовать железные дороги на Полтавщине. Было понятно, что это тоже связано с готовящимся наступлением нашей армии.
