По знакомым дорогам - [26]

А она и не думала просить дядю, занимавшего крупную должность, о содействии, не такой была, сама поступила. И, быть может, на том гнилом островке у Снова вспомнились Михаилу Гордеевичу слова, говоренные Уле, чересчур строгие и зряшные…

Ульяна Владимировна рассказывает, что на примере дяди и матери можно было учиться настоящей любви между братом и сестрой. Вот какой был у них случай…

Незадолго до революции кинули Михаила Гордеевича в тюрьму за агитацию среди рабочих, а потом решили держать в одном из сел под надзором полиции и гнали по этапу туда. Путь лежал как раз через Леньково. Голодным он был, словно уже у смерти на пороге… Но тут хоть воды напиться бы! Конвоиры — их было два — злобные, то ли родились такими, то ли друг друга боялись, — гонят и гонят без передышки. А как раз мимо колодца брели, и какой-то мужик воду доставал. Приблизились, и Михаил Гордеевич увидел, что это Владимир, муж сестры. В горле пересохло, но он отвернулся — еще узнает Владимир, будут неприятности и у него самого, и у сестры… Но, видно, сильно он изменился, пока швыряли по тюрьмам, не признал его родственник.

Уже вечерело, и оба городовых надумали ночевать в Ленькове, сами устали. Повели арестанта к старосте, чтобы определил на постой. Жил староста по соседству с сестрой Михаила Гордеевича, и вдруг она сама прибегает. Староста хмурится — чего? А она рукой махнула — насмеялись, дескать, будто брата привели, а это вовсе не он. И рост не тот, и вся внешность не та, и голос… Да брат ее и не может быть арестантом в сером бушлате. Видать, этот убил Мишу, так и заимел его паспорт или уж совпало имя — мало ли Салаев вокруг!

А староста спрашивает:

— Ну возьмешь арестанта на постой, раз уж однофамильцы? На одну ночь всего!

Дома выяснилось, что узнал Михаила Гордеевича муж сестры еще у колодца, хотя это мудрено было и тюрьмы оставили след, и вырос он, и возмужал. Вот сестра и примчалась к старосте. А отмахнулась, уверенная, что брата ей ни за что не поставят, перехитрила всех. Зато чугун горячей воды в печке уже был готов. Михаил Гордеевич снял рубаху, принялся мыться, а Степанида Гордеевна говорит мужу:

— Смотри, это, правда, он. Видишь, пятно на теле, темное, оно у него с рождения. Родимое пятно… О, боже мой!

Значит, хоть и полной убежденности не было, она рискнула, прибежала и воду в печь поставила. А уж как кормила брата в тот вечер! Всю жизнь помнился вкус этого борща и вареников…

Было что вспомнить на островке у Снова, воспоминаний у человека с возрастом все больше, а времени все меньше. И живое горе женщины, встреченной на островке, требовало внимания в первую очередь.

Михаил Гордеевич пишет:

Я подошел к осиротевшей матери, все еще безутешно плакавшей, обнял ее и так, ничего не говоря, постоял с ней, пока она не затихла. И пошли вместе дальше. Когда нас догнала подвода, посадил на нее эту женщину и велел довезти ее до Гулино…

На рассвете, промокшие, продрогшие, без сил, мы добрались до Гулино, села, раскинувшегося на берегу Снова. Обмыться бы, просушиться, поесть. Отдохнуть бы — ведь прошли двенадцать километров по болоту. А некогда! И огня не разведешь. Гитлеровцы, обманутые ложной переправой и собравшие там танки и артиллерию, которых быстро сюда не перекинуть, открыли артиллерийский огонь. Довольно сильный. Костры были бы для них хорошим ориентиром. Опять ограничились сухим пайком…

Но в Гулино нас ждала радость, и большая. Здесь встретились с Кочубеем и его группой. Учительницы со страху приняли за него другого человека, а он выскочил из школы в окно, глядящее на огород, с огорода — в кустарник, из кустарника — в лес, там его ждали свои.

Он знал, что задумано идти на Гулино, вот и оказался здесь.

Перед переправой мы все же дали людям отдохнуть. Час-другой спали как убитые. Лесом шли недаром, приготовили плоты, и вот 20 апреля двинулись всей армадой через Снов, на правом берегу его еще километров пять прошли болотами и скрылись в Соловьевском лесу, где трава и пеньки были сухими.

Я подошел к подводе, на которой везли Ивана, спросил:

— Ну как ты?

А он показывает мне левой рукой — на большой палец! И улыбается. Да, да! Я даже сказал ему, чтобы перестал шутить.

— А чего шутить? Не шучу. Сначала меня сильно бросало из стороны в сторону, думал — не выдержу, а потом попросил привязать веревками и притерпелся… Ничего!

Я ждал, что люди болеть начнут. Ведь долго шли в ледяной воде. Нет, ничего, как сказал Иван. Обошлось. Ну разве два-три человека заболело.

Партизаны действительно могут вынести всё.

Глава одиннадцатая

Озлобленности фашистов не было предела. Еще бы! Мы вырвались из их кольца и перешли Снов. Они так старались запереть нас в Елинском лесу, но ничего не вышло.

Наша разведка доносила, что гитлеровцы, как всегда в таких случаях, мстят мирному населению, сжигают хутора и села, ловят и расстреливают семьи, сбежавшие в лес. Я в руках держал фашистскую листовку, в которой хвастливо говорилось, будто каратели уничтожили всех елинских партизан, а кто попытался перебраться через Снов, тех потопили. Пустили, дескать, пузыри «лесные бандиты».

Первыми над фрицами издевались их союзники. Мадьяры, сдававшиеся нам в плен при наших налетах на ближайшие села за Сновом, показывали нам руки, изображая детей и женщин: вот, мол, каких партизан уничтожили гитлеровцы.