По закону сохранения - [2]

Даже в ушах Зазвенело. Не дыша, отодвинул блюдце в сторону, зажал в кулаке осколок и так захотел, чтобы появились мои стекляшки — хоть полблюдечка, хоть одна штучка! — что скулы свело.

Открыл глаза — пусто. Снова зажмурился — открыл. На столе все те же бумаги да черника в блюдце. Хоть плачь!

Сунул в рот горсть ягод с расстройства. Кристаллы, значит, янтарю не по зубам? Хорошо. Так пусть он мне сделает…

На всякий случай медленно прикусил язык. Установка синтеза — не блюдечко. Она в нашем отсеке может и не поместиться. Вылезет углом сквозь обшивку прямо в космос — чем все кончится?..

Нашел справочник по приборам. Ага, если сделать небольшую перестановку, установка влезет. Но нужно задать координаты, чтобы не ошибиться.

В этот момент открылся люк, вошел Артамонов и сел напротив меня. Молчит, а на лице загадочная улыбка. Мы с ним уже два года работаем вместе, знаю, когда он улыбается, готов сюрприз.

Делаю вид, что с головой погружен в работу, а сам жду, когда у него терпение кончится.

— Ух ты! — кричит вдруг Артамонов (это он блюдце с черникой увидел). Откуда?!

Пока думал, что ему ответить, он навалился грудью на стол и говорит:

— Ты сидишь тут, а на склад прибыла установка синтеза. Сведения точные. Понял?

— Ну и?.. — спрашиваю я. — Конкретно!

— Что конкретно? Сейчас я ее приволоку. Или возражаешь?

Приволочет! Ха-ха!

Останавливать его не стал, напротив, дал «добро». Он взял горсть ягод и исчез. А я стал думать, чем оконтурить место для установки. Времени на это немного: с нашим завхозом разговор короткий. Нет — и все. Идите, мол, Иванов (Петров, Сидоров, Артамонов) работать дальше.

По-хорошему, мне бы хоть мелок, чтобы начертить на полу линию, но, как назло, не получается захотеть мел. Только закрою глаза — снова осень, листья, ягоды и картинка: левой ногой старый лист поддеваю. Даже устал вписывать мысленно в эту картину мел. А когда открыл глаза — на полу сапоги. Целая дюжина, причем все На левую ногу.

А что?! Расставил их по контуру прямоугольника и тут уж дал себе волю: во всех деталях представил, как стоит у стены установка. Краска свеженькая, на панели — цифровые индикаторы, ручки управления маленькие, удобные…

Все так точно представил, что когда увидел ее воочию, не удивился. Установка что надо! А рядом — чемоданчик со шлангами и всем, что полагается. Усмехнулся, вообразив, какое будет лицо у Артамонова, когда он это увидит, и тут зазвонил телефон. Снял трубку.

— Миша! — голос у Артамонова глухой, наверное, прикрывает трубку рукой. — Установки нет! Пропала! Как сквозь… короче провалилась!

— Ты как маленький, — отвечаю. — У завхоза никогда ничего нет.

— Ты не понял. Я связался с Аганиным, и он отдал распоряжение. Вот у меня накладная в руке, «УС — двадцать два, дробь четырнадцать». Инвентарный номер три тысячи пятьсот семь…

Ай да Артамонов! Я, честно говоря, академика Аганина побеспокоить не решился бы. А завхозу не позавидуешь. Установка — не карандаш. Такие вещи терять никак нельзя. Ну да ладно.

— Ладно, — говорю я в трубку. — Иди сюда, что-нибудь придумаем.

Через минуту входит Артамонов. И, конечно, выкатывает глаза. Затем лезет в карман, достает листок бумаги, смотрит в него, потом на установку, потом снова в листок и опускается в кресло.

— Ты представляешь, что за это нас с базы первой же почтовой ракетой? — спрашивает он. — Самовольно! Без спросу!..

Он чуть не плачет, но я еще ничего не понимаю. Артамонов тычет пальцем в табличку с инвентарным номером. На ней четыре цифры — три, пять, ноль, семь…

Разыгрался ба-альшой скандал. С базы нас, правда, не выгнали. Даже установку оставили. Сапоги пришлось сдать — они тоже оказались со склада, хотя никак не пойму, зачем в космосе резиновые сапоги. Ну, это ладно, мелочь.

А вот, что важно: из ничего ничего не берется. Закон сохранения никто не отменил. И если на столе появляется блюдечко с ягодами, значит, оно исчезло с другого стола.