По законам войны - [4]

В кухне нашел кусок домашней колбасы, хлеб, завернул их в газету, сунул за пазуху под куртку. Взял с собой отцовский фонарик, натянул кепку и, больше не медля, шагнул к выходу.

Солнце тем временем уже опустилось за горизонт, выставив над холмом неяркий багровый серпик, и сумерки в подъезде стали гуще. Веселый, шумный, когда-то наполненный голосами детей, перекличкою патефонов, дом казался неживым.

МИЛЛИМЕТР

Беленькая, румяненькая, пухленькая Ася Вагина была на целую голову ниже Тимки. За этот игрушечный рост ей придумывали десятки прозвищ: и Молекула, и Кнопка, и Карапешка, и Миллиметр… Но Карапешка относилась к своим прозвищам совершенно равнодушно и, кажется, была страшно счастлива, что уродилась такой маленькой, словно это давало ей особые преимущества перед одноклассницами. Мало того, если другие, нормального роста девчонки вели себя, как положено девчонкам в четырнадцать лет, — Карапешка переняла у матери взрослые манеры, и, в то время как случайные люди принимали ее за второклассницу, она считала себя чуть ли не дамой. Даже косы Карапешка не носила, а подбирала волосы по-взрослому, валиком, что позаимствовала у Тимкиной матери. У нее была просто болезнь — перенимать все, что увидит или услышит. Одна эта взрослость ее при кукольной внешности была невыносима. Но Миллиметр ухитрилась нажить столько отрицательных привычек и качеств, что их с избытком хватило бы на три седьмых — «А», «Б» и «В» — класса.

Тетя Роза была учительницей, преподавала старшеклассникам немецкий язык. А Карапешку свою начала обучать языку лет с шести, чем Кнопка, или Миллиметр, ужасно гордилась и никогда при встречах не говорила «здравствуй», а «гутен морген» или «гутен таг». Если ее спросишь, где Аня и Вера, не скажет по-человечески, что пошли купаться, а ответит буквально по учебнику немецкого языка: «Анна унд Вера баден». И к ее многочисленным прозвищам прибавилось еще три: Немка, Ундвера и Аннабаден.

В одном подъезде с Аннабаден жила портниха Ангелина Васильевна. Ее всегда было слышно за квартал — Ангелина Васильевна вмешивалась в любое дело, касалось оно ее или не касалось: метет ли дворник улицу, везет ли мимо свою тележку мороженщица или кто-то вывесил для просушки белье во дворе. Начинала Ангелина Васильевна с того, что грозилась вырвать руки простофиле, который «так делает». Выяснялось, что делать все нужно наоборот… Особенно доставалось мужчинам. И когда скандал разгорался в полную силу, по мнению Ангелины Васильевны, зачинщиком скандала всегда был кто-то, а уж никак не она, и все всегда завершалось тем, что портниха грозилась привлечь своего соперника к ответственности, кричала: «Я тебе не жена! Ты свою жену иди называй так, а на меня не имеешь права!..» Муж у Ангелины Васильевны был, но жил он отдельно от нее, где-то в другом конце города. Раз в одну — две недели он с небольшим фибровым чемоданом возвращался к Ангелине Васильевне, — как правило, под вечер, после работы. Но с тем же самым чемоданом убегал на следующее утро под неуемные крики Ангелины Васильевны. Мужу она не могла сказать, что не жена ему, поэтому кричала немножко иначе: «Я тебе не какая-нибудь!.. Ты иди других называй так, а я тебе не какая-нибудь!..»

Вот эта самая Ангелина почему-то влюбилась в Аннабаден, и в то время, как тетя Роза, отучив первую смену, задерживалась в школе на вторую, Ангелина Васильевна и Аннабаден вместе готовили себе ужин, вместе ходили в кино и на море купаться… Вполне естественно, что Аннабаден переняла вскоре ее самые худшие привычки и обзавелась еще одним прозвищем: «Я-тебе-не-жена».

Тимка имел к Миллиметру особые претензии. Их отцы служили на одном корабле — хорошо, их матери были подругами еще до того, как родились Тимка и Миллиметр, — ладно… Зачем она подчеркивала в разговорах: «Мы с Тимой… У меня и Тимы…»? Или звала на весь класс: «Тимоша!» — все равно что «Тимулечка». Игорь Надеин, с которым сидел Тимка, дважды за эту зиму переболел гриппом, и оба раза Карапешка, взяв свой портфель, как ни в чем не бывало пересаживалась к Тимке, после чего за Тимкиной спиной ее называли Нефедовой. Отколотить Аннабаден было не то что боязно — перед родителями, например, — но как-то не солидно. Раз Тимка не выдержал и замахнулся на нее кулаком, а потом сам же и мучался: глаза у Миллиметра сделались при этом такие испуганные и так она сжалась вся, что Тимке показалось, он замахнулся не на взрослую девчонку, а на младенца. Вдобавок Миллиметр заплакала.

Тимка шел к Вагиным без надежды увидеть кого-нибудь. Но это было последнее звено, которое так или иначе связывало его со «Штормовым». И, зная наверняка, что Вагины эвакуировались, Тимка не мог не заглянуть на улицу Челюскинцев, где они жили.

Он издалека еще заметил непривычную брешь с той стороны улицы Челюскинцев, где недавно стоял красивый, с полукруглыми окнами и решетчатой аркой дом Вагиных. От развалин тянуло едким запахом гари.

Багровый солнечный диск полностью скрылся за горизонтом, и быстро гасла робкая полоска зари над Семеновскими холмами.

Тимка в полном одиночестве обошел развалины вагинского дома. Постоял на заваленной грудами кирпича и камня площадке, что служила когда-то внутренним двориком, прислушался, уловив откуда-то из темноты соседнего дома слабый, похожий на мяуканье писк. Подумал, что сейчас не время отыскивать заблудившегося в развалинах котенка. Но сделал шаг по направлению улицы и тут же снова остановился, потому что едва слышное мяуканье сразу перешло в неудержный, громкий плач. Тимка прошел назад и в углу, между полуразрушенной стеной соседнего дома и кирпичной оградой, увидел сидящую на кусках цемента Асю.