По волнам жизни. Том 2 - [6]

Петров почувствовал себя выбитым из седла. Видимо, он ожидал, что я буду обвинять кого угодно, но только не себя. Сразу бросил он всю свою дипломатию и льноводство и стал ставить прямые вопросы. Я отвечал с возможной объективностью.

На другой день Петров объяснялся по этим же вопросам с Восленским и остался, очевидно, неудовлетворен. Выйдя из кабинета Восленского, он держал себя относительно меня демонстративно любезно. А когда в этот вечер все мы провожали уезжавшего Петрова, Восленский на вокзал не приехал.

Заключение по ревизии Петров дал в мою пользу.

Но отношения не улучшились и после ревизии, а скорее наоборот. Восленский и Лек вели себя вызывающе и, как новый прием, стали поощрять дерзкие выпады против меня подчиненных.

Мне, наконец, это надоело, и я испросил недельный отпуск в Петербург. Разрешение пришло, но Восленский под разными предлогами стал меня задерживать. Сам же тем временем стал посылать обо мне в Петербург жалобу за жалобой, подготовляя мне соответственным образом почву. Наконец, я снова пригрозил, что протелеграфирую в Петербург жалобу, что он не дает мне воспользоваться разрешенным отпуском, и только тогда я получил возможность ехать.

В Петербурге князь Д. Н. Шаховской подтвердил, что к моему приезду пришел целый ворох кляуз Восленского против меня и что они произвели дурное впечатление. Кое-что он мне все же показал, и это облегчило мою задачу.

Главным образом пришлось объясняться с Д. Т. Никитиным, который встретил меня очень кислыми обвинениями.

— Позвольте же и мне дать свои объяснения. Нельзя же судить по односторонней обрисовке.

— Ну, хорошо! Подайте записку с вашими объяснениями.

Спешно я засел за работу.

— Хорошо, — сказал Никитин, прочитав мою записку. — Теперь возвращайтесь, а относительно дальнейшего мы подумаем.

Недели через две Восленский вызывает Лека в кабинет. Толкуют о чем-то, запершись.

Меня поразил зверский взгляд, брошенный на меня Леком при выходе из кабинета.

Через несколько дней скрываемое стало явным. Пришло распоряжение центрального управления о переводе Лека, «для пользы службы», в Бердянск. Это было служебным понижением.

Две партии

После удаления этой язвы, я попытался установить терпимые отношения с Восленским, и это удалось бы, если б не влияние его жены, не прощавшей поражения в деле ее адъютанта. Дрязги продолжались, и в них были вовлечены служащие.

Досадным образом между ними образовались две группы: более многочисленная — «партия управляющего», и менее численная — «партия контролера». Всякие выходки против меня первой партии встречали теперь открытое сочувствие Восленского. Мне стоило большого труда и выдержки держать этих чиновников так, чтобы они не переходили грани.

В трезвом их состоянии таких молодцов было удерживать легко. Труднее приходилось, когда они были пьяны, а в Муроме это случалось нередко. Особенно будировал пьянчужка помощник кассира Белорусцев, относительно которого я не раз предупреждал Восленского, что может кончиться плохо, когда пьянице поручают перевозить казенные деньги и ценности. Белорусцев не раз лез ко мне, будучи пьяным, с вызывающими и угрожающими жестами, но мое деланное спокойствие предотвращало скандал. Другой пособник Восленского, временно заместивший Лека, — В. В. Смыслов действовал в городе, распуская обо мне небылицы.

С теми же чиновниками, которые считались моими приверженцами, Восленский сводил счеты. Первым поплатился Гофман. Внезапно в холодное время года Восленский приказал ему работать ежедневно по три часа, приводя в порядок архив, в чем никакой спешности не было. Гофману приходилось сидеть в явно вредном зимою для работы сыром подвальном помещении. При этом Восленский запретил сторожам помогать секретарю при переноске больших тяжестей или по вытиранию многолетней пыли в помещении.

— Пусть все делает сам!

Мы смеялись, называли это ссылкой в каторжные работы. Иногда подходили с улицы к маленькому окошечку, в которое проникал свет в подвал, и беседовали с «несчастненьким каторжником».

Но Гофман не падал духом, и на каторге занимался часто своими делами или просто читал роман. А так как Восленский иногда подкрадывался, чтобы внезапно проверить, чем занимается Гофман, то последний устроил сложную акустическую сигнализацию, заблаговременно предупреждавшую о приходе Восленского.

Затем настала моя очередь. В верхнем этаже надо мной лопнула канализационная труба. Зловонная жидкость стала широко разливаться, и в трех комнатах моей квартиры стало невозможно жить. Восленский категорически запретил производить ремонт. Пришлось половину квартиры очистить и запереть на ключ.

Всего этого супругам Восленским казалось мало. Великим постом 1913 года он сам поехал в Петербург. Его приверженцы говорили, что он поехал настаивать о моем переводе «для пользы службы», в качестве компенсации за удаление Лека.

Через неделю он возвратился с невеселым лицом. Из кругов, к нему близких, передавали:

— Управляющий съездил в Петербург неудачно!

В апреле праздновалось столетие Государственного банка. В программе стоял торжественный обед на казенный счет. Я ожидал, что, когда перепьются, будут скандалы между двумя партиями. Действительно, на обеде очень быстро стали упиваться водкой. Опьянел и Восленский.