По воле твоей - [197]

Впору в самом деле разгневаться на Ярослава. Но, с другой стороны, Ярослав показал хватку, не стал ждать, пока отец ему присоветует, сам отправился сесть на великий галицкий стол. И не его вина, что опередили. Многое в жизни случается не по нашей вине. Следует простить самовольство Ярославу. А что честь великого князя задета, так ведь еще ни разу так не случалось, чтобы сделавшие это не были наказаны.

Великий князь еще подумает, как наказать Ольговичей. Хотя, если говорить правду, в последнее время он, узнавая о них новости, чувствовал какую-то растерянность: Ольговичи теперь не те, что раньше. Не знаешь, как и обращаться-то с ними. То ли времена переменились, то ли люди другими родятся. Он, Всеволод Юрьевич, на этом свете живет уже достаточно долго, чтобы сравнивать.

В былые времена как-то по-другому все было. Да, и жестокости хватало, и предательства. Но что-то ведь было и хорошее. Великому князю все чаще вспоминались былые времена, ушедшие люди. Даже враги его, с которыми столько боролся, казались теперь милее. И какие были враги! Киевский Святослав, например. От него, конечно, всегда приходилось ожидать зла, но ведь какой был государственный ум, как мыслил — заглядывал далеко вперед! Право, даже жаль, что не получилось с ним дружбы. И не могло, конечно: Святослав никогда не простил бы Мономаховичам, что отняли у Киева значение стольного города. Но ведь гнев Святослава и понять можно: в своем возвеличивании он видел путь к укреплению всей Русской земли. Поэтому и злился на Всеволода Юрьевича, который ему мешал. Ну и что же, что князь Святослав ошибался, не мог разглядеть, что не в Киеве, а во Владимире возродится былое русское могущество. Зато думал не только о себе, но и обо всей земле.

А какие были витязи! Храбрый Мстислав. Да хотя бы и тот же Игорь Святославич, про того даже песню сложили.

А эти, новые! Их отцы и деды — чего говорить — не ангелы. Но все-таки значительные люди, не лишенные представлений о чести, долге, совести. У новых же князей, у молодой поросли этой, кроме жадности, никаких представлений нет. Взять хоть последние галицкие события. Будь Святослав на месте этих князей, которые на Галич ходили, так он бы, захватив вожделенный город, усилился бы сам и западные русские пределы укрепил. Этим же — только грабить, только разорять. А Киев? Веками создаваемое отдали поганым на разграбление. То-то Святослав, наверное, под могильной плитой своей ворочается! А ведь Чермный — его сын, правнук Ольгов. Да, новые князья — совсем не то что старые. Те ушли все, и с ними вместе много хорошего ушло.

Такие мысли посещали великого князя все чаще, и он, думая о молодых, явившихся на смену старым, невольно вспоминал о своих детях — они-то какими окажутся? Самое обидное было, что он этого не узнает никогда — как князь Мстислав Храбрый никогда не узнает о бесчинствах брата Рюрика, как Святослав не увидит, что творит Чермный. От сознания такой несправедливости у великого князя руки опускались. Неужели его сыновья обнажат друг против друга мечи, станут разорять и жечь города, которые великий князь украшал и укреплял? А то и сам Владимир будут отнимать один у другого, в монастырь княгинин, на могилу матери своей, пустят поганых? Того гляди, и на его, великого князя, могиле остановит половец узкий свой взгляд и подумает: а не ободрать ли с князя, лежащего здесь, богатую одежду — лошади на чепрак или бабам своим на украшение да забаву? Бесили великого князя такие мысли, а взбешенный, он сразу начинал перебирать в уме: кто? Кто из сыновей может оказаться злодеем?

Меньше всего великий князь грешил на Константина. Юноша рассудительный, честный, не зря мать, княгиня Марья, его больше всех любила. Такой не станет супостатничать. Хорошо, что он старший и великое княжение унаследует. Но вот кто из братьев сможет ему позавидовать так сильно, что забудет и о старшинстве Константина, и о долге перед предками и потомками своими? Уж не Георгий ли? А может, малолетний Иоанн вырастет злодеем? Как узнать? И что нужно делать, чтобы такое не случилось? Распустить ли сыновей теперь же по уделам, подальше друг от друга? Или уже сейчас подчинить их Константину? Или поделить между старшими великое княжение?

Ничего из того, что приходило на ум, великий князь сделать не мог и не хотел. И в конце концов неизменно приходил к выводу: пусть все идет как идет, Бог рассудит братьев, а ему, Всеволоду, умнее судьбы не быть.

И без того как-то невесело жить стало. За время болезни жены успел отвыкнуть от забав: и на ловлю звериную редко ездил, и шумные застолья потеряли свою прелесть. Слишком много появилось вокруг угодливых лиц, скучно стало пировать с людьми, с которыми и шуткой не перебросишься, — они-то готовы хохотать над каждым твоим словом, будто ты невесть что смешное сказал, а сами уж шутить разучились, все норовят великому князю что-нибудь верноподданное сказать. Хвалят его, кричат, что он — самый великий среди государей земных. Это-то великий князь и сам про себя знает. И это приятно, да чего греха таить — опьяняет не хуже вина. А вот скуку жизни почему-то не излечивает. Но это и справедливо: великий государь всегда одинок, и если ему скучно, значит, во владениях его все в порядке, с подданными никаких бед не происходит. А люди, с которыми скучно не было, все умерли… И Марьюшка, и Юрята верный. В монастыре доживает свой век ключница Фимья. А новых милых людей возле себя не завел, да в его годы это и невозможно. Друзья заводятся в юных летах, когда душа мягкая и в нее, как в глину, впечатывается дружеский образ. Потом душа, как глина в печи, обжигается, твердеет, образ остается навсегда, а нового уже не оттиснешь.