По воле Петра Великого - [92]
— Помилосердуй, господин полковник! Что так скоро. Вымолвить дай! Дурак ли я, чтобы принести тебе такую вещь напоказ? Хотел бы себе оставить, никому бы тогда ни слова! И тебе бы не сказал. А принёс я амулет сей... уж, не посетуй, не тебе. Царице нашей матушке хочу челом ударить этой диковиной! Прими, госпожа полковница! Носи да красуйся нашему хозяину на радость, всему царству на утешение!..
Встал, с поклоном подал рубин Екатерине находчивый фаворит.
Та зарделась вся от радости, но стоит в нерешимости: брать или не брать? То на Петра, то на дивный самоцвет поглядывает, грудь высокая сильно, порывисто вздымается, глаза горят. Прекрасна стала в этот миг женщина, обычно очень привлекательная, но далеко не красавица.
— Бери, бери, что уж! — довольным, ласковым тоном отозвался муж на безмолвный вопрос жены. — Видишь, Бог не оставляет людских дел без оплаты, ни дурных, ни хороших. Не пожалела ты, в осаде Прутской сидючи, для моего для выкупа своих белендрясов и цац, которые для вас, для баб, всего дороже. А тут тебе из Сибири, вернее, из царства Индийского, вот какой камешек Фортуна посылает, что ни у одной монархини такого нет и в короне, не то на ожерельях!.. Бери да благодарность сказывай камрату. Поцеловать даже следует за такой дар...
Растерянно лепеча благодарность, низко поклонилась Екатерина фавориту, три громких, сочных поцелуя прозвучали в столовой, и бывшая мариенбургская пленница, зажав рубин в руке, быстро вышла, словно опасаясь, чтобы не передумали, не отняли у неё это сказочное сокровище.
Громкий, весёлый хохот обоих друзей проводил осчастливленную женщину.
— Ин, добро! Так и будет! — решил Пётр. — Погодим с нашим губернатором. Ты верно говорил. А я и ещё вижу помехи этому делу. Теперь, когда руки у меня войною связаны, тронешь одного из вельможных казнокрадов, все другие всполошатся, за себя опасаясь. Бучу подымут... Гляди, придётся и отступать, пока не свободен я... А там, как полегче станет, тогда поглядим. Пусть пока владеет Сибирью да нам больше денег несёт, хоть прямых, хоть ворованных, леший его возьми!..
— Верное слово, господин полковник. А к тому часу, гляди, и новые вины, грехи потяжеле этого камня накопятся у князеньки. Того камня не свалит он с души своей, как этот свалил через мои руки в руки царицы-матушки! — довольный своей шуткой, снова рассмеялся Меншиков. — Уж тогда ничья заступка ему не поможет. Стоит щуку в воду пустить, да волю дать... а жалоб потом на неё не оберёшься... Тут её и ловить, откормленную, жирную, да на стол!..
— Жирную, на стол!.. Ловко!.. Ну, пускай пока «кормится»! Ха-ха-ха! — поддержал любимца Пётр. — Всему, значит, своя пора! Тетеревов бьют по осени; а сибирских губернаторов судят, прежде им время накуролесить дав! Умно... Только как же с золотом с песочным? Не ему же всё дело на волю сдать, не пустить же мышь в закрома!.. Вот я как мыслю: пускай он явится, доложит мне... и письменную реляцию сделает... Я ему пока ничего не скажу... Пускай старается, дело налаживает, как он там лучше думает... А мы тут подыщем доброго служаку, официра верного, и пошлём дело вершить... Так и будет! — сам одобрив себя, закончил Пётр, тряхнув своей тяжёлой, большой головой.
И снова беседа пошла задушевная, дружеская между царём и любимцем о разных больших и малых делах. Особенно жаловался Пётр на единственного сына и наследника престола. Слишком не пригоден он для той важной роли, какую готовит ему судьба.
— Умру я — заплачет земля! Может, хуже старого будет при сынке при моём, при любезном! — тоскливо вырвалось у огорчённого царя и отца. — Что и поделать, не знаю! И хворый он телом... И умом плох... А воли на доброе вовсе нету, только на плохое! Хоть и взаправду чужого призвать наследника, австрийского, что ли, принца приходится... Лучше чужой да хороший, чем свой да плохой!..
Закончил и ждёт, что скажет на это любимец, чутью которого во многих важнейших делах доверяет Пётр.
Меншиков уже не раз слышал подобный вопрос. И никогда откровенного ответа не давал на него. Совсем безнадёжен, по его мнению, Алексей-царевич. Но умный царедворец знает своего повелителя, знает, как сильно, хотя и затаённо любит отец беспутного, неудачного сына своего, хотя и суров с ним по виду.
И живо отозвался теперь, как и всегда, осторожный фаворит:
— Э-эх, господин, друг мой, полковник! Зачем так поспешно столь важное, неизмеримо-великое дело решать хочешь! Подумай, может, ежели бы у тебя был такой прославленный, мудрый и могучий отец, как у нашего царевича... Может, и ты бы до своего совершенного возраста одно и делал, что баклуши бил бы, ведая, что и без тебя всё ладно будет в царстве, што отец тебе изрядное наследье оставит: державу мировую и казну, и славу, и слуг надёжных, кои помогут юному государю первое время нести бремя правления... А как рос ты сиротою, сам должен был чуть не хлеб свой снискивать алибо жизнь свою боронить от злодеев, вот и вырос до сроку готовым мужем, когда иные принцы со своими фрейлинами в щупаки играют... Вина ли то царевича, что послал ему Бог отца великого, а силы малые!.. Побереги свою кровь, гей, господин полковник! Как перед Богом тебе истинным говорю, что душа мне велит... Жалей его и жди!.. Ещё и ты поживёшь, и он подрастёт, поумнеет... Времени много впереди... А оно, время, и тебя самого умнее, государь мой! Уж не взыщи за правду-матку.
