По тылам врага - [50]

Не покорившись врагу, многие из севастопольцев искали человека, который бы объединил их для активной борьбы с гитлеровцами. Таким человеком стал Ревякин. Под его руководством подпольщики выпускали листовки и даже газету «За Родину», совершали диверсии. Железнодорожная группа выводила из строя паровозы и портила наиболее ценные грузы, судоремонтная — совершала диверсии на ремонтируемых кораблях.

У подпольщиков была радиостанция, с помощью которой они передавали советскому командованию сведения о противнике. Но недавно гитлеровцам удалось выследить место, откуда велись радиопередачи, и захватить рацию. И вот мне поручалось доставить севастопольским подпольщикам новую радиостанцию, а заодно также зажигательные пластины для диверсий и листовки.

После недолгих сборов мы тронулись в путь. В качестве проводников командование партизанского отряда выделило мне партизана Костю (фамилии его я не знал) и дядю Колю Спаи — крымского грека лет пятидесяти, с большими черными усами, у которого гитлеровцы сожгли жену. Обычно спокойный и молчаливый, дядя Коля становился совершенно неузнаваемым в бою, не уступая в энергии самому молодому бойцу. Позже дядя Коля Спаи погиб смертью героя, и имя его, в числе других имен героев партизан, высечено на воздвигнутом благодарными советскими людьми памятнике в Бахчисарае.

Под Севастополем гитлеровцы собрали много войск и были особенно бдительны. Поэтому восемьдесят километров от места расположения партизанского отряда до города мы преодолели лишь за несколько суток. Шли обычно ночью, отлеживаясь в светлое время суток где-нибудь в кустах.

Но вот и милые сердцу севастопольские места. Оставив дядю Колю неподалеку от Камышловского моста, мы пошли в город вдвоем с Костей.

Что наделали проклятые гитлеровцы с родным Севастополем! Пробираясь на Пластунскую улицу, где я жил до войны, мы встречали всюду только развалины. Нигде не было слышно собачьего лая, не видно было ни одного огонька. Город словно вымер.

Оказалось, что почти у самого моего дома гитлеровцы поставили зенитную батарею, и мы чуть было не столкнулись в темноте с вражеским патрулем. Услышав ненавистное «хальт», мы вынуждены были укрыться в одной из развалин. Гитлеровские патрульные погнались было за нами, но, подбежав к развалинам, где мы укрылись, посчитали за лучшее не лезть туда. Боевые товарищи Ревякина уже успели отучить их от этого.

Не оставалось ничего другого, как идти прямо к Анастасии Павловне Лопачук, благо до Лабораторного шоссе было не так уж далеко. Скоро мы добрались до дома, где жила тетя Ната. Не арестована ли она?.. Не попадем ли мы во вражескую засаду?..

Костя с рацией остался в огороде, а я тихонько постучал в темное окно. Только после повторного стука из дома послышался тихий голос:

— Кто там?..

— Это я, тетя Ната. Федя Волончук.

— Кто, кто?..

— Волончук. Неужели вы меня не узнаете? Откройте дверь.

— Через минуту в сенях послышались торопливые шаги. Тихо скрипнув, дверь отворилась, и вслед за тетей Натой я прошел в маленькую комнату.

— Господи, да откуда это ты взялся, Федя? — говорила, взволнованная моим неожиданным появлением, Анастасия Павловна, зажигая каганец. — Аня-то, ребятишки как там?..

Что было с моей семьей, я и сам хорошенько не знал, но, чтобы успокоить тетю Нату, уверенно ответил:

— Ничего, все в порядке. Живы, здоровы. Видите ли, тетя Ната, — перешел я прямо к делу, — я «оттуда». Мне нужно сегодня же повидаться с Орловским. Помогите мне в этом…

Тетя Ната насторожилась.

— Не сомневайтесь. Я все знаю и имею задание связаться с Орловским.

— Коли так, ладно, — чуть помедлив, ответила Анастасия Павловна. — Подожди чуток. Я сейчас Толика разбужу…

Через минуту в комнату вбежал, протирая заспанные глазенки, мой двенадцатилетний племянник Толя Лопачук, поздоровался и, окончательно проснувшись, сказал:

— Подождите, дядя Федя. Я сейчас, мигом, — и умчался.

Скоро Толя опять показался в дверях. В соседней комнате послышались голоса: тихий — тети Наты и чей-то еще звучный басок. Речь шла обо мне. Потом в комнату вошел высокий подтянутый человек. Ничем не выдавая своего волнения от столь неожиданного ночного вызова, он спокойно протянул руку:

— Орловский…

Мы сели к столу, и я коротко рассказал о полученном мною задании, о том, что рация и все остальное уже здесь, у партизана, оставшегося в огороде.

— За рацию — спасибо особенное. Мы уже не знали, что и придумать. Вы останетесь здесь?..

— Нет, мне приказано возвратиться в отряд к партизанам. Если вы сочтете возможным, можно условитьсяо месте, куда мы будем доставлять все, что вам потребуется и что будем иметь сами.

— Непременно. Вот ты, Толик, и пойдешь с дядей Федей, так, кажется, вас зовут?

Попрощавшись с тетей Натой, мы вышли во двор. Передали Ревякину все, что принесли с собой, и, крепко пожав ему руку, вместе с Толиком пошли из города, чтобы условиться о месте, куда ему потом придется приходить за партизанскими «посылками».

Больше мне с Василием Дмитриевичем Ревякиным встретиться не довелось. Незадолго до освобождения Севастополя он и многие его боевые друзья были арестованы и после жестоких пыток расстреляны гитлеровцами. Но память о них, верных сынах своего народа, будет жить в сердцах советских людей.