По тылам врага - [11]

— Зачем же зря добру пропадать, товарищ мичман? Все равно сгорят попусту, а нам, глядишь, пригодятся…

И, обращаясь уже к полицейским, назидательно добавил:

— Только вы смотрите, несите осторожно. Это теперь имущество государственное. Ферштейн?!

Нам оставалось только освободить заключенных, и операцию можно было бы считать законченной. Взломав массивный железный запор, мы открыли решетку, а за ней дверь в комнатку с окошечком. Оттуда навстречу нам с радостными криками бросились человек пятнадцать. Еще совсем молодой, но уже седой человек, арестованный гитлеровцами, как потом оказалось, только за то, что он в 1924 году работал помощником начальника милиции, сказал нам, что под комнатой, где они сидели, в подвале, находятся еще арестованные. Снова пошел в дело лом. Скоро крышка, плотно прикрывавшая квадратный лаз, была взломана.

— Выходите, товарищи!.. Свобода!.. В городе наши, партизаны! — крикнул, наклонившись над лазом, один из бывших заключенных.

Узнав, как видно, знакомый голос, из подвала один за другим с радостными лицами стали вылезать мужчины, женщины, дети… Полураздетые, многие с кровоточащими ранами, они все лезли и лезли. И невозможно было представить себе, как такое количество людей умещалось там, в низком, темном, без единого окошечка подполе. Должно быть, они сидели буквально друг на друге.

Общее ликование прервали выстрелы. Выскочив во двор, мы увидели совершенно расстроенного матроса Булычева. Стоя в воротах, он с явным упреком говорил:

— Что же это вы их распустили?! Бегут, как оглашенные. Кричу «Стой!» Куда там! Кидаются на забор. А я-то здесь один. Разве за всеми за ними угонишься? Ну, и волей-неволей пришлось стрелять. Не выпускать же их в таком виде в город…

Оказалось, что часть полицейских, среди которых были и не немцы — те, о которой нам «забыла» сказать переводчица, почуяв неладное, решили сбежать. Не тратя времени на одевание, они в одном белье выскакивали через черный ход во двор. Услышав окрик Булычева: «Стой!», они бросились к забору, а тот, не имея возможности угнаться за всеми, пулями снимал их оттуда одного за другим, благо на темном фоне забора белое белье было хорошей мишенью.

— Там вон еще двое спрятались, — показав в угол двора, доложил Булычев, успокоенный тем, что его не ругали за выстрелы.

Действительно, в небольшой, напоминавшей скворечню уборной оказался один из полураздетых полицейских. Второй забрался в мусорный ящик и зарылся в отбросы. Выдали его ноги. Гитлеровские прислужники чувствовали себя героями только во время расправы с безоружными советскими людьми. А сейчас, видя, что расплата близка, они, валяясь на мерзлой земле, лепетали что-то о своих детях, о том, что их мобилизовали, призывали к справедливости…

Мы с ними поступили по справедливости, как они того заслужили…

А в доме все еще царило оживление. Освобожденные, окружив оставшихся там разведчиков, наперебой просили взять их с собой в лес, в Севастополь, куда угодно, лишь бы только им не оставаться здесь, под ярмом гитлеровских оккупантов. Как ни приятны были эти минуты, но нам нужно было возвращаться на катер. Поднявшись на какой-то ящик, я объяснил притихшим людям, кто мы, и посоветовал быстрее уходить из города.

Поодиночке и группами они стали расходиться.

И вдруг, на миг показавшись в дверях коридора, Товма крикнул:

— Мичман!.. Танк!..

Забросав бутылками с горючей смесью кабинет начальника полицейского управления и другие комнаты, мы выбежали из дома. В предрассветной тишине морозного утра и в самом деле явственно слышался отдаленный рокот мотора. Еще трудно было сказать, что это — танк, броневик или что другое, но следовало быть готовым к худшему.

По команде разведчики заняли оборону на перекрестке, напротив дома полицейского управления, за присыпанной снегом баррикадой, оставшейся, по-видимому, еще от дней борьбы защитников города с мотомеханизированными силами противника. Рядом со мной, аккуратно разложив перед собой гранаты, легли старший сержант Андрей Гончаров, старшина 2-й статьи Товма, а дальше — старшина 1-й статьи Павел Тополов, старшина 2-й статьи Буфалов и другие разведчики.

Гончаров — невысокий коренастый блондин — еще до прихода в наш отряд успел повоевать под Одессой, где был и батальонный комиссар Латышев, и зарекомендовал себя смелым воином. За открытый характер, постоянную готовность помочь товарищу в большом и малом, за презрение к позе и хвастовству комсомольцы отряда избрали Андрея секретарем своей организации, и он был для них первым советчиком во всех делах, авторитетным арбитром в любом споре. С Товмой и еще одним разведчиком мы незадолго до этого ходили в тыл врага, искали не возвратившуюся к условному сроку группу наших разведчиков. Было вот такое же раннее зимнее утро, когда, пробившись сквозь густой кустарник, мы вышли к одной из дорог. Вдали послышались шаги. Замаскировавшись, решили подождать, может, это та самая группа, которую мы безуспешно искали всю ночь. Но оказалось, шел отряд гитлеровцев человек в тридцать во главе с офицером.

— Товарищ мичман… Давайте обстреляем. Случай-то какой… Не с пустыми же руками возвращаться, — дыша мне в ухо, зашептал Товма.