По ту сторону спорта - [4]

Кстати, и сейчас ни мне, ни Билли тоже не до смеха. Оба мы выступаем в ролях новых и непривычных. Стюарт сломал ногу — случай в профессиональном балете трагически-типичный. Потерял сначала кураж, потом работу и только недавно взят на службу в труппу. Администратор из Билли получается жёсткий, его побаиваются артисты, а он боится хозяев «Холидея» и поэтому на удивление суров с бывшими коллегами. Я же решил во что бы то ни стало избавиться от русицизмов в английском и пообщаться с истинными носителями языка. Очень стараюсь нигде не ошибиться и ничего не проворонить. Поэтому и ошибаюсь и зазёвываюсь.

И с языком вышла лёгкая промашка. До сих пор упрямое сознание хранит подарок от «Холидея» — запас однотипных слов, именуемых в английском четырёхбуквенными, в русском — матерными. Ругаются и проклинают белый свет все — от девочки из кордебалета до главного менеджера. Американцев с англичанами в труппе, к моему удивлению, не слишком много. Зато людей каких только гражданств и национальностей не повидал! Назовите любую западноевропейскую страну — чур не Люксембург с Лихтенштейном, — и в балете отыщется её достойный или не совсем достойный представитель. Да что европейцы! На лёд выходили австралийцы, новозеландец и даже в первый и последний раз встреченный в нашей стране южноафриканец. Попадались люди и вообще для нас непонятные — без подданства. Особый переполох это вызвало почему-то в Ростове-на-Дону.

— Понимаете, так не бывает, — терпеливо объясняла немолодому комику Дезмонду Скотту дежурная по гостинице. — У каждого должна быть национальность, родина. Так вы кто?

— Я? Был австралиец, — признаётся Скотт.

— Товарищ переводчик! — это уже ко мне. — Оставьте ваши московские шуточки. Тоже — «был австралиец».

— Понимаете, у них есть несколько таких. Вы не расстраивайтесь. Я вам завтра объясню.

Объяснить это нелегко. Понять — ещё труднее. Оправдать — невозможно.

— Ну зачем нужно подданство? — втолковывал мне Дезмонд. — Гражданство — значит, обязанности, зависимость и, главное, огромные налоги. К чему отдавать деньги государству, когда есть свой карман. Жалко долларов. Накоплю побольше и поселюсь на каком-нибудь небольшом островке. Открою ресторанчик…

Я, юный третьекурсник, спорил до хрипоты. Убеждал. Взывал к совести и гражданскому долгу.

— Но у меня же нет гражданства, а следовательно, и долга, — усмехался Скотт. И вновь, будто игла по заезженной пластинке: — Всё, что я зарабатываю, остаётся мне. Я не плачу налогов…

Не все ребята из «Холидея» были такими жадными накопителями. Но подобного скопища собранных вместе алчущих, откладывающих, считающих и пересчитывающих, дрожащих над деньгами, не видел и больше не увижу. Накопить и выгодно вложить — к этому сводились примитивные думы и невысокие стремления. Множество разговоров вертелось вокруг маленького магазинчика или фабрички, которую обязательно купят или откроют, когда закончатся бесконечные разъезды и переезды. Жгучая тайна не переставала волновать умы: сколько получают солисты-звёзды? Вокруг этого строились, разрушались и опять возникали десятки догадок.

Тяга к доллару пестовалась холидеевскими боссами сознательно и обдуманно. Солистам запрещалось обсуждать с кем-либо свои контракты, на расспросы о заработках приказывалось отвечать, что они исключительно высоки. Только двое в труппе могли бы дать ответ на больной вопрос. Но тучный и довольно доброжелательный главный менеджер труппы Хельмут Эккарт из ФРГ и общительный, как стебелёк, тоненький бухгалтер-голландец Руди Вриике хранили молчание. Почему-то вышло, что мы подружились с Вриике — парнем простым, любознательным и о делах денежных, несмотря на профессию, думающим мало. Дружба не осталась незамеченной. Ко мне ходили целыми делегациями: «Ник, спроси у Руди, сколько платят Машковой», «Узнай у своего друга, много ли выколачивают Форд и Таулер». Я бледнел от злобы и говорил «ноу». Вскоре ходить перестали.

В конце каждой недели Вриике из скромного бухгалтера превращался в главное действующее лицо «Холидея». Улыбающийся Руди появлялся перед представлением с небольшим переносным сейфом, и вокруг моментально вырастала густая толпа. В крошечных запечатанных конвертиках выдавалась — без всяких росписей в ведомостях — зарплата. Люди отходили в уголок, пересчитывали деньги, шептали под нос нечто беззвучное и возвращались к Руди. Денег почти всегда оказывалось меньше, чем полагалось по контракту. Заболел, простудился, пропустил хоть номер — вычет. Не катался из-за болезни неделю — вот тебе пустой конверт с пожеланием поскорее вернуться в строй. Ушиб, растянул мышцу или, не дай бог, поломал руку, ногу — будешь без зарплаты месяц-другой, а потом в конверт вложат извещение об увольнении. И никаких профсоюзов, защищающих права артистов, никаких медиков, врачующих профессиональные травмы. В ансамбле о таком и не слышали. Наш врач-массажист, откомандированный в распоряжение айс-ревю любезным «Госконцертом», недели полторы маялся от спокойной жизни. А фигуристы хромали, кашляли, накладывали лёд на ушибленные коленки. Объяснялось всё примитивно: боялись, лечение дорого обойдётся. Но когда разобрались — распробовали, узнали о нашей бесплатной системе, то, честное слово, прошли чуть ли не полный курс медосмотра у докторов и запаслись на годы вперёд лекарствами. Поразило и полное отсутствие каких-либо оплачиваемых отпусков. Двухнедельные каникулы раз в году в перерывах между гастролями и только за свой счёт.